Семь сестер. Атлас. История Па Солта

После того, как мы сошли с парохода, Астрид посмотрела на мой локоть и объявила, что мне почти обязательно потребуется операция. Она оказалась права. Несмотря на возражения членов семьи Халворсен, я настоял на самостоятельной оплате всех больничных расходов. На это ушли все средства, остававшиеся у меня после получения премии Блюменталя.

К счастью, Халворсены проявили к нам огромную щедрость. С самого начала они обеспечили нам кров, пропитание и бесчисленные счастливые вечера, наполненные музыкой и смехом. Пип и его родители относились к нам с Элле как к членам семьи (разумеется, и к Карин тоже).

Хорст, отец Пипа, – мой коллега-виолончелист и играет в Бергенской филармонии. Все это время я ощущал неизменное сочувствие с его стороны, потому что больше не могу нормально поднимать руку со смычком. Она двигается слишком жестко. Поэтому я не принимал участия в традиционных вечерних представлениях, когда Пип садился за фортепиано, Элле играла на флейте или на скрипке (в зависимости от произведения), Карин – на гобое, а Хорст – на виолончели. Печаль жгучими волнами разливалась в моей груди, когда я смотрел на свой бывший инструмент.

Первые несколько месяцев в Норвегии принесли покой, так необходимый после головокружительного бегства из Германии. Здесь мы с Элле чувствовали себя в безопасности. Возможно, Норвегия – самая красивая страна на нашей планете. За короткое время, проведенное здесь, я влюбился в мглистые горы и водоемы, словно уходившие в бесконечность. Одним из моих любимых занятий были пешие прогулки в местном парке Фелльстрекнинир с альбомом и набором карандашей, с помощью которых я пытался уловить частицу природной красоты здешних мест. Даже воздух здесь обладает несравненной чистотой. Ты как будто упиваешься им, опьяненный резкой, пронзительной свежестью.

Я прекрасно понимал, что мы не можем вечно полагаться на Халворсенов, каким бы уютом они ни старались нас окружить. Мы с Элле были не супругами, а обычными беженцами. В Париже я позволял мсье Ландовски содержать меня и оплачивать мое обучение, а в Лейпциге премия Блюменталя гарантировала достаток. Я решил, что пора начинать зарабатывать на жизнь для себя и Элле.

Во время моих прогулок по Бергенской гавани я отметил лавку картографа под названием «Шольц и Шольц». Из разговоров с Шольцем я узнал, что пожилой владелец был немцем, а его сын недавно уехал в Германию, чтобы присоединиться к растущему нацистскому движению, что сильно расстроило старика. Я предположил, что он согласится взять меня в помощники, даже с больной рукой. В конце концов, мое знание звездного неба было трудно превзойти, да простят мне это небольшое хвастовство.

Рад сообщить, что мое предположение подтвердилось, и с тех пор я стал работать у мистера Шольца. Он – добрый старик, а его жена – мастерица в искусстве выпечки хлеба из ржаной муки грубого помола. По правде говоря, у меня немного работы. Я не беру на себя ответственность по самостоятельному изготовлению карт, но помогаю мистеру Шольцу в разных мелочах. Жалованье у меня заслуженно скудное, но я умудрился произвести такое приятное впечатление, что, когда супруги Шольц узнали о моей жизненной ситуации, они предложили мне маленькую квартиру над лавкой, которую раньше занимал их сын. Я ухватился за эту возможность и спросил, не может ли моя «жена» присоединиться ко мне. Они согласились при условии, что Элле будет помогать миссис Шольц с уборкой.

Элле сначала беспокоилась, что Карин будет завидовать. Они с Пипом объявили о своем желании пожениться через несколько месяцев после приезда в Берген, и Карин вся извелась от нетерпения покинуть дом Халворсенов.

– Им нужно свое место, – вздохнула Элле.

– Уверен, скоро оно у них будет, – ответил я. – Если Пип успешно пройдет прослушивание, он присоединится к Хорсту в Бергенской филармонии. Тогда у них хватит денег на содержание собственного дома.

– Ты прав. – Она взяла меня за руку. – Как думаешь, однажды мы сможем…

Она замолчала. После объявления о помолвке наших друзей появилась невысказанная печаль о том, что мы еще не можем присоединиться к ним в супружеском счастье.

Я взял Элле за руки.

– Любимая, в нашей жизни верно лишь то, что мы всегда будем вместе. Обещаю, мы поженимся, как только у нас будет достаточно средств и безопасное место для жилья.

Вот так мы с Элле жили как «муж и жена» в течение полутора лет. Мы проводили вечера в крошечной квартире, сидя перед дровяной печкой и глядя на домики, карабкавшиеся вверх по склону холма. По ночам окна светились сочным желтым цветом тающего сливочного масла. Пока мы были вдвоем, отделенные защитным коконом от остального мира, так легко было забыть, откуда мы спаслись бегством.