Семья

– Сладкая… – перевернул на спину, низко наклонился к лицу, вглядываясь в глаза. – Олесь принял тебя за юную девочку.

– Я слышала, Серёжа. Я во внутреннем дворике гамак обживала, там и услышала ваш разговор.

– Как мне спрятать тебя от людского любопытства, не нарушая нашей жизни? Рано или поздно у людей возникнут вопросы к твоей вечной юности.

Его рука легла на мою грудь. Отвердевшим соском я чувствовала жар его ладони, и вновь потянулась к его рту.

– Серёжа…

Обед принесли прямо во внутренний дворик – в заборе была предусмотрена потайная калитка, которую я в своих исследованиях не заметила. Обед принесли двое – сам Олесь Михеевич, а с ним мальчик – загорелый, белобрысый, с удивительными светло-голубыми, почти прозрачными глазами. Над верхней губой мальчика, легкой золотистой дымкой пробивался пушок.

– Вот знакомься, Сергей Михалыч, внучек мой. Мужик почти.

– Неужели Глеба сынок?

Серёжа сам пошёл к мальчику, тот, не торопясь, освободил руки – поставил на скамью-стол два больших лукошка и вежливо ждал, когда Серёжа первым подаст руку.

– Нет, Сергей Михалыч, это дочери сынок, Нюрки. Игнатом зовём.

– Славное имя! Здравствуй, Игнат. – Сергей протянул мальчику руку, тот двумя руками пожал её. – А я Сергей Михайлович, как ты уже понял.

– Здравствуйте. – Голос мальчика прозвучал басовито. А руки, и впрямь, выглядели мужицкими, чересчур крупными для худеньких предплечий, и оттого угловатыми. Мальчик вежливо добавил: – Рад знакомству.

Может быть от волнения, но на последнем слове голос его сорвался и прозвучал фальцетом. Игнат покраснел и суетливо принялся разгружать лукошки. Ласково глядя на мальчика, Олесь Михеевич скрыто похвастался:

– Рыбу-то Игнат у нас ловит! Счастливый ты, Сергей Михалыч, сегодня как раз внучек с хорошим уловом вернулся.

Я подошла к столу.

– Привет, Игнат, позволишь помочь тебе? Я Лидия.

Он кивнул, не поднимая глаз, всё ещё не умея оправиться от смущения. Выгружая из второго лукошка обеденные приборы и посуду, ставил на и без того изрядно заставленный стол.

– Подожди, – остановила я, коснувшись его руки, – тут, кажется, скатерть предусмотрена. Давай мы вначале скатерть расстелем, потом ты остальное из лукошка вынешь.

Он подумал секунду и стал составлять обратно в лукошко то, что вынул раннее. Я рассмеялась. Мальчик посмотрел на меня, широко улыбнулся; между передних резцов у него зияла точно такая же дыра, что и у деда. Я засмеялась громче, и он тоже засмеялся в голос.

В конечном итоге мы освободили стол-скамью, переместив на стоящий рядом шезлонг и посуду, и всё, чем Игнат успел заставить стол. Я постелила льняную вышитую скатерть, заботливо упакованную в отдельный целлофановый мешочек. Спросила:

– Это кто вышивал?

– Мамка моя. Она любит вышивать, зимой мало постояльцев, она и вышивает.

– Красиво. Рукодельница мама твоя, красоту руками творит, спасибо ей.

Он с любопытством, искоса взглянул на меня и промолчал.

Пока я занималась сервировкой, Игнат выставлял из корзины, принесённой дедом, разные по размеру, расписанные под хохлому керамические чаши. Снимал крышку с чаши, показывал содержимое и рассказывал:

– Это грузди солёные с луком и свежим укропом, духовитым, не из магазина! маслом заправлены; это сметанка домашняя; это мочёная капуста с брусникой; это огурчики малосольные; это огурчики свежие; это редиска…

– Сама-по-себе, – подсказала я.

Он непонимающе посмотрел на меня. Я пояснила:

– Редиска сама-по-себе, без маринада и масла духовитого. Вы что и корову держите? – Я показала на сметану.

– Не-а, тут деревня неподалёку. Дед раз в три дня ездит за молочкой.

– Много у тебя ещё? Ты так рассказываешь, что я уже слюной захлебнулась.

Игнат, смеясь, достал ещё одну чашу:

– Это лук маринованный. – И отставил пустую корзину. Переставил с шезлонга плетёную корзинку, накрытую салфеткой, и сказал: – Это – хлеб. Хлеб тоже не из магазина, его Татьяна печёт, тётка моя. Ну я пошёл за горячим. – Взглянул прозрачными глазами; будто ожидая разрешения, постоял, потом спохватился и заторопился – повесил корзину на предплечье, схватил лукошки в руки и бросился к калитке.

Я оглянулась на Серёжу. Чуть-чуть покачиваясь, он сидел в гамаке, а Олесь Михеевич сидел против него на стуле и тихим голосом что-то рассказывал. Я присела на шезлонг и, откинувшись на спинку, закинула руки за голову. Липа чуть слышно зашелестела листвой.

«Зацветёт, аромат будет стоять дурманящий! Как бывает в нашей беседке для тайных разговоров».

Старую раскидистую липу Серёжа сохранил, вопреки первоначальной планировке участка. По замыслу тут должен был располагаться сад, но из-за липы границу сада сдвинули. Вначале под деревом поставили скамью, а позднее Серёжа выстроил деревянную ротонду, полюбившуюся всем членам семьи своей уединённостью.

Я улыбнулась, вспомнив, как маленькая Катя морщила носик, сидя на коленях отца под липой.

– Котёнок, тебе не нравится запах? – спросил у неё Серёжа.

– Нравится, папочка.

– Почему же ты морщишь носик?

– Чтобы нюхать.