— Я? Да никакого. Просто соседка. Даже не приятельница. Живу под ними, на шестом этаже.
— Ну а кто же мать девочки? Ничего не понимаю.
— Её мать, кажется, умерла. Это была сестра Алины.
— Алины?
— Ну да, служанки.
— Старухи, у которой дрожат пальцы?
— Да.
— Значит, девочка не родня Шалям?
— Нет. Она племянница Алины, её воспитанница; а живёт, разумеется, на средства господина Жюля.
Они разговаривали вполголоса, чуть наклонившись друг к другу, и Антуан видел близко-близко её губы, щёки, всё её яркое лицо, которому утомление придавало особую прелесть. Он был разбит усталостью и в то же время лихорадочно возбуждён и не в силах был совладать со своими инстинктами.
Ребёнок зашевелился во сне. Они вместе подошли к постели. Девочка приоткрыла и снова закрыла глаза.
— Пожалуй, ей мешает свет, — проговорила молодая женщина и отнесла лампу подальше от кровати. Потом она подошла к изголовью, обтёрла девочке лоб, покрытый каплями пота. И когда она наклонилась, Антуана, следившего за ней глазами, словно что-то ударило: под тканью пеньюара китайской тенью вырисовывалось тело молодой женщины, и он в смятении видел его так отчётливо, как будто она предстала перед ним нагая. Он затаил дыхание; с таким ощущением, будто ему слепит глаза, он смотрел, как в полутьме плавно подымается и опускается её грудь, подчиняясь ритму дыхания. У Антуана вдруг похолодели, судорожно сжались руки. Никогда ещё так внезапно не налетала на него такая неистовая страсть.
— Мадемуазель Рашель… — послышался чей-то шёпот.
Она подняла голову, сказала:
— Это Алина, ей хочется побыть около малышки.
Она улыбнулась, словно поддерживая просьбу служанки. Ему стало досадно, что появится третье лицо, но отказать он не решился.
— Так, значит, вас зовут Рашель? — пробормотал он. — Хорошо, хорошо, пусть войдёт.
Он мельком заметил, как старушка встала на колени у кровати. Он подошёл к открытому окну, в висках у него стучало; с улицы не доносилось ни малейшего дуновения; порою вспыхивали далёкие зарницы, и тогда небо над крышами светлело. И только тут он почувствовал — до чего устал; ведь он простоял на ногах три-четыре часа подряд. Он поискал глазами, нельзя ли присесть где-нибудь. В пролёте между окнами прямо на полу, на кафеле, лежали два детских матраса, уложенных наподобие дивана. Должно быть, тут обычно и спала Дедетта, а комната, должно быть, отведена была Алине. Он тяжело опустился на убогое ложе, прислонился спиной к стене, и необоримое вожделение снова охватило его: только бы ещё раз проникнуть взглядом сквозь прозрачную ткань и увидеть очертания упругой трепещущей груди! Но теперь на Рашель свет не падал.
— А что, не сдвинулась ли у девочки нога? — невнятно спросил он, не поднимаясь с места. Она шагнула к кровати, и всё её тело колыхнулось под тканью пеньюара.
— Нет.
Губы у Антуана пересохли, по-прежнему его не оставляло ощущение, будто ему слепит глаза. Он ломал себе голову, как бы устроить так, чтобы Рашель встала против света.
— Всё такая же бледненькая?
— Чуть-чуть порозовела.
— Будьте добры, положите её голову попрямее. Пониже и попрямее…
Тогда она вступила в полосу света, быстро прошла между лампой и Антуаном. И было довольно этой секунды, чтобы с новой силой его обуяло вожделение. Он вынужден был зажмурить глаза и крепче прижаться к стене; он замер, стиснув зубы и стараясь подольше сохранить под сомкнутыми веками заветное видение. Воздух, как всегда летом в больших городах, был насыщен смрадным запахом дыма, конского навоза, асфальтовой пыли — и дышать было нечем. Мухи, как пули, ударялись об абажур и облепляли влажное лицо Антуана. Время от времени вдали, над окраиной города, ещё погромыхивало.
Жара, нервное напряжение, смятение чувств мало-помалу осилили его; незаметно для себя он впал в забытьё: мышцы расслабились, он привалился к стене — и заснул.
Проснулся он от какого-то странного волнения, ещё в полудремоте почувствовал что-то приятное. Он долго нежился, испытывая непонятное ему самому блаженство, пока не определил, с какой стороны, через какую точку на внешней границе тела проникает в него живительное благодатное ощущение. Проникало оно через бедро. И он тут же осознал, что кто-то сидит бок о бок с ним, что проникающее в него тепло исходит от некой живой плоти и что эта плоть, это горячее тело — её, Рашели, а ощущает он чувственное удовольствие, которое стало ещё полнее, как только он определил источник. Молодая женщина приникла к нему, вероятно, во сне. У него хватило самообладания не шелохнуться. Весь сон как рукой сняло. Место, где их бёдра соприкасались сквозь ткань, было меньше ладони, но сейчас тут сосредоточилась вся способность Антуана к восприятию. Он застыл, не двигаясь, задыхаясь, поразительно ясно воспринимая, чувствуя, как сливается тепло их тел, и испытывал более острое наслаждение, чем от самого упоительного поцелуя.
Вдруг Рашель открыла глаза, потянулась, не спеша отстранилась от него и выпрямилась всем телом. Он сделал вид, будто она его разбудила. Улыбаясь, она призналась:
— А я чуточку вздремнула.
— И я тоже.