Семья Тибо.Том 1

— Вот она, её-то я и искала. Видишь девчурку-танцовщицу? Это я. И досталось же мне, наверно, в тот денёк, — ведь я помяла воланы на пачке, вон как прижалась к стене. Глазам не веришь? Волосы распущены по плечам, локотки острые, грудь плоская, корсаж почти без выреза. Не очень-то весёлый у меня вид, правда? Гляди-ка, а вот тут я на третьем году обучения. Икры уже покруглей. Вот он — наш класс. Видишь, все у станка. Меня-то ты хоть нашёл? Да, это я. А вот и Луиза. Её имя тебе ничего не говорит? Ну так вот, это знаменитая Фити Белла, она моя однокашница, только тогда её звали покороче — просто Луизой. И даже Луизон. Мы с ней соперничали. И уж наверняка я была бы теперь знаменитостью, если б не мои флебиты… Погоди-ка, хочешь, покажу Гирша? Ага, любопытство разбирает! Вот и он. Как тебе он нравится? Конечно, ты не думал, что он уже в летах? Но он здорово держится для своих пятидесяти, будь уверен. Какой страхолюд! Погляди, что за шея, какой грузный затылок, — прямо ушёл в плечи; если ему надо голову повернуть, всем туловищем поворачивается. В первый раз увидишь, всё что угодно о нём подумаешь — то ли маклак, то ли дрессировщик лошадей. Верно ведь? Его дочка постоянно ему твердила: «Милорд, с виду ты работорговец». Веселит это его, бывало, и он смеётся своим гулким, утробным смехом. А всё же взгляни-ка на его лицо, на этот большой крючковатый нос, на линию рта. Он безобразен, зато не скажешь, что он — ничтожество. А глаза! Он был бы уж совсем звероподобен, если б не такие вот глаза, не знаю, как их определить. А какая осанка, как уверен в себе, готов на всё, беспощаден! Верно? Беспощадный и чувственный. Кто-кто, а уж он-то жизнь любит! И хоть я его ненавижу, но, право, так и хочется сказать, как иногда говорят о бульдогах: «Вся его красота в уродстве». Как ты считаешь, а?.. Смотри-ка, а вот папа! Папа среди своих мастериц. Таким я его и помню: жилет, серая бородка, ножницы на поясе. Возьмёт, бывало, две-три тряпицы, сколет булавками — и наряд готов. Это снято у него в мастерской. Видишь, там, в глубине, — задрапированные манекены, на стенах — макеты. А когда он стал костюмером Оперы, посторонних больше не обшивал. Можешь спросить — вся оперная труппа тебе и теперь скажет, как все относились к папаше Гепферту. Когда мою мамашу пришлось упрятать подальше, у бедного старикана, кроме меня, никого не осталось, и как же он надеялся, что я стану работать вместе с ним, что унаследую его дело. Оно приносило кучу денег. И вот тебе доказательство: я могу жить в праздности. Но сам понимаешь, что творится с девчушкой, которая вечно вертится в мастерской среди актрис! Об одном только я и мечтала: стать танцовщицей. Он мне не препятствовал. Сам поручил меня тётушке Штауб. И радовался моим успехам. Часто толковал о моём будущем. Бедный старик, видел бы он, какой бездарью я теперь стала! Ну и плакала же я, когда всё у меня рухнуло. Женщины, как правило, честолюбием не отличаются, плывут себе по течению. Но мы, все те, кто живёт сценой, упорно добиваемся цели — ведём борьбу, и скоро сама борьба нас захватывает, пожалуй, не меньше, чем успех. Какой ужас, когда приходится от всего отрешиться, жить по-обывательски, когда нет у тебя больше будущего!.. Смотри-ка, вот фото, сделанные в дни моих странствий. Тут всё в куче. Вот здесь мы завтракаем, — уж не помню названия местечка, где-то в Карпатах. Гирш отправился туда поохотиться. Смотри, он отпустил длинные висячие усы и смахивает на султана. Князь так и называл его — Махмудом. Видишь, чернявый такой, стоит сзади меня? Это и есть князь Пётр{70}

— теперь он король Сербии. Он подарил мне двух борзых, вот они — растянулись на переднем плане: растянулись, как ты, точь-в-точь как ты… А вот этот малый, вон тот, что хохочет, правда, похож на меня? Да присмотрись же. Не похож, по-твоему? А между прочим, это мой брат! Да, он и есть. Он был брюнетом, в отца, а я блондинка — в мать… Конечно, я блондинка, золотисто-русая, и всё! Вот ещё глупости! Ну пусть, рыжая, будь по-твоему. Зато нрав у меня отцовский, а у брата было много общего с матерью. Смотри-ка, вот тут он вышел получше… Нет у меня ни одной фотографии матери — ровно ничего; папа всё уничтожил. О ней он никогда не заводил разговора. И меня никогда не возил в Убежище святой Анны

{71}

. А ведь сам навещал её дважды в неделю и за девять лет не пропустил ни единого раза. Потом уже мне сиделки рассказывали. Сядет, бывало, против моей матери и так просиживает целый час. А иногда и больше. И зря: ведь она всё равно его не узнавала, да и вообще никого. Он её прямо обожал. Был гораздо старше её. Так он и не оправился после всех потрясений. Никогда не забуду тот вечер, когда пришли за ним в мастерскую и сообщили, что мать арестована. Да, арестована в Луврском универсальном магазине. Она украла с витрины какие-то вязаные вещи. Подумать только, госпожа Гепферт, жена костюмера из Оперного театра! В сумочке у неё обнаружили мужские носки и детские штанишки! Выпустили её немедленно, сказали, что она — клептоманка. Ты-то, должно быть, хорошо знаешь, что это за штука. Оказалось — это первые признаки болезни… Что и говорить, брат во многом был на неё похож. Как-то он навлёк на себя ужасные неприятности, — что-то связанное с банковскими операциями. Гирш был причастен к этому делу. Да всё равно брат рано или поздно свихнулся бы, как и она, если б не погиб от несчастного случая. Нет, эту смотреть нельзя… Сказано — нельзя! Да нет же, говорю тебе, не я снята. Это… девочка, моя крестница. Её нет в живых… Вот тебе другой снимок… это… это у ворот Танжера… Да ты не обращай внимания, котик, право, всё прошло; я уже не плачу… Долина Бубаны: передовой отряд на дромадерах в Си-Геббасе. А это я около мечети в Сиди-Бель-Аббесс. А там, посмотри-ка, в глубине — Марракеш{72}… Постой-ка, а это — вблизи Миссум-Миссум или Донго, уж и сама не помню. А вот два вождя-дзема. Еле их сняла. Они — людоеды. Ну да, есть ещё такие… Ах, вот это — жуткий снимок! Ничего не замечаешь? Ну да, кучка камней. Теперь заметил? Знаешь, под ней — женщина. Насмерть побита камнями. Жуть! Вообрази, добропорядочная женщина, а муж взял да и бросил её, без всяких причин. Пропадал три года. Она решила, что он умер, и снова вышла замуж. А через два года после её замужества он и вернулся. Двоемужие у этих племён считается неслыханным грехом. Тут-то её и побили насмерть камнями… Гирш нарочно вытребовал меня из Мешеда{73}, хотел, чтобы я всё это увидела, но я убежала, забралась чёрт знает куда, чуть ли не за пять километров. Увидела, как женщину волокут по всей деревне в утро казни, и мне просто дурно стало. А он смотрел до конца, пожелал стоять в первом ряду… Знаешь, говорят, вырыли яму, глубокую-преглубокую. А потом приволокли женщину. И она легла туда, сама легла, не сказав ни слова. Поверишь ли? Не сказала ни слова, а толпа бесновалась, улюлюкала: я издали слышала, как требуют её смерти… Зачинщиком был их главный шаман. Сначала он произнёс смертный приговор. И тут же первым поднял огромный каменный обломок и изо всей силы бросил в яму. Гирш говорил, будто она и не крикнула. Но толпа словно с цепи сорвалась. Камни заранее были навалены в громадные кучи, и каждый хватал и бросал в яму целые глыбы. Гирш клялся мне, будто сам он камней не швырял. Яму завалили (видишь — даже верхом), утрамбовали ногами, причём громко вопили, а потом все разошлись. Вот тут-то Гирш и заставил меня вернуться — ему захотелось, чтобы я сфотографировала это, — аппарат принадлежал мне. Делать было нечего — я вернулась. Да, стоит мне вспомнить об этом, как, веришь ли, сердце кровью обливается. Ведь там, под камнями, лежала она. Вероятно, уже бездыханная… Э, нет, это не про тебя! Нет, и баста!