Семнадцать мгновений весны

...Разведчик, если он оказывается в средоточии важнейших событий, обязан быть человеком бесконечно эмоциональным, даже чувственным — сродни актеру; но этот ряд эмоциональной обнаженности должен быть наглухо закрыт хладнокровием логики: жесткой и четкой.

Когда Штирлиц ночью, да и то изредка, позволял чувствовать себя Исаевым, он рассуждал так. Что значит быть настоящим разведчиком? Собрать информацию, обработать объективные данные и передать их в центр — для политического обобщения и принятия решения? Или сделать свои

, сугубо индивидуальные выводы, наметить свою перспективу, предложить свои

выкладки? И считая, что ты, именно ты точно чувствуешь, чего ждать в будущем, — вправе ли ты, Максим Исаев, влиять на это будущее? Бич разведки, считал Исаев, заключается в том, что чрезмерное обилие текущей информации захлестывает перспективу, скрывает ее, делает решения субъективными, а отнюдь не объективными следствиями анализа правды: какой бы зловещей или радостной она ни была. Исаев считал, что если разведке разрешить заниматься планированием политики, тогда может оказаться, что рекомендаций будет много, а сведений — мало. Исаев считал, что он, разведчик, обязан быть в первую голову объективным. Очень плохо, когда разведка полностью подчинена политической, заранее выверенной линии: так было с Гитлером, когда он, уверовав в слабость Советского Союза, не прислушался к осторожным мнениям, высказывавшимся военными: Россия не так слаба, как кажется. Также плохо, когда разведка тщится подчинить себе политику. Идеально, когда разведчик имеет свою собственную перспективу на важнейшее развитие событий и предоставляет политикам ряд возможных, наиболее, с его точки зрения, целесообразных решений.

Разведчик, полагал Исаев, имеет право сомневаться в непогрешимости своих предсказаний, он не имеет права только на одно — отходить от объективного метода исследования действительности.

Приступая сейчас к последнему анализу того материала, который он смог собрать за все эти годы, Штирлиц поэтому обязан был взвесить все свои «за» и «против»: вопрос шел о судьбах миллионов людей, и ошибиться в анализе ему было никак нельзя.

..Впервые Штирлиц самым внимательным образом начал присматриваться к преемнику Гитлера — «наци № 2» Герингу в апреле 1942 года, после налета восьмисот американских «летающих крепостей» на Киль. Город был сожжен и разрушен. Геринг сообщил фюреру, что в налете участвовало триста вражеских самолетов. Гаулейтер Киля Грохе, поседевший за эти сутки, документально опроверг Геринга: в налете принимало участие восемьсот «летающих крепостей», а люфтваффе были бессильны и ничего не смогли сделать для того, чтобы спасти город.

Гитлер молча смотрел на Геринга, и только брезгливая гримаса пробегала по его лицу, и левая рука не находила себе места — казалось, что фюрер весь чешется, словно больной псориазом. Потом он взорвался.

— Ни одна вражеская бомба не упадет на города Германии?! — нервно, с болью заговорил он, не глядя на Геринга. — Кто говорил об этом нации? Кто уверял в этом нашу партию?! Я читал в книгах об азартных карточных играх — мне знакомо понятие блефа! Германия — не зеленое сукно ломберного стола, на котором можно играть в азартные игры! — Гитлер тяжело посмотрел на Геринга и продолжал: — Вы погрязли в довольстве и роскоши, Геринг! Вы живете в дни войны словно император или еврейский плутократ! Вы стреляете из лука оленей, а мою нацию расстреливают из пушек самолеты врага! Призвание вождя — это величие нации! Удел вождя — скромность! Профессия вождя — точное соотнесение обещаний с их выполнением!

Позже стало известно, что Геринг, выслушав эти слова Гитлера, вернулся к себе и слег с температурой и сильнейшим нервным припадком. Он всегда выезжал в те города, которые подвергались бомбардировкам, встречался там с народом, требовал оказания немедленной помощи пострадавшим, заново организовывал городскую ПВО и после этого ложился в постель с температурой: прыгало давление, пальцы становились ледяными, раскалывалась голова в висках, лоб схватывал тугой обруч боли. Гиммлер, стараясь получить в свое досье на Геринга компрометирующие материалы — а вдруг это все симуляция, — попросил достать ему врачебное заключение. Однако данные медицинского обследования подтвердили, что давление у Геринга действительно резко подскакивало.

Итак, в 1942 году впервые Геринг, официальный преемник Гитлера, был подвергнут такой унизительной критике, да еще в присутствии аппарата фюрера. Это событие немедленно легло в досье Гиммлера, и на следующий день, не испрашивая разрешения Гитлера, рейхсфюрер СС отдал директиву начать прослушивание всех телефонных разговоров «ближайшего соратника фюрера».