Семнадцать мгновений весны

— Оставьте Геринга в покое... В конце концов, он один знает, как надо представляться дипломатам Запада. Пусть Каринхале будет резиденцией для приема иностранных гостей... Пусть! Герман этого заслужил. Будем считать, что Каринхале принадлежит народу, а Геринг только живет здесь...

В замке, как явствовало из перехваченного сообщения чешского посла Местного, Геринг проводил все время, перечитывая Жюля Верна и Карла Мэя — это были два его самых любимых писателя. Здесь он охотился на ручных оленей, а по вечерам просиживал долгие часы в кинозале: он мог смотреть по пять приключенческих фильмов подряд. Во время сеанса он успокаивал своих гостей.

— Не волнуйтесь, — говорил он, — конец будет хороший...

Штирлиц отложил бумагу с рисунком толстой фигуры Геринга и придвинул к себе листок с профилем Геббельса. За его похождения в Бабельсберге, где была расположена киностудия рейха и где жили все актрисы, его прозвали «бабельсбергским бычком». В досье на него хранилась запись беседы фрау Геббельс с Герингом, когда Геббельс был увлечен чешской актрисой Лидой Бааровой. Геринг тогда сказал его жене:

— Он разобьет себе лоб из-за баб. Позор! Человек, отвечающий за нашу идеологию, сам позорит себя случайными связями!

Фюрер рекомендовал фрау Геббельс развестись.

— Я поддержу вас, — сказал он, — а вашему мужу до тех пор, пока он не научится вести себя, как подобает истинному национал-социалисту — человеку высокой морали и святого соблюдения долга перед семьей, — я отказываю в личных встречах...

Сейчас это все ушло на задний план — в январе этого года Гитлер приехал в дом Геббельса на день рождения. Он привез фрау Геббельс букетик цветов и сказал:

— Я прошу простить меня за опоздание, но я объехал весь Берлин, пока смог достать цветы — гаулейтер Берлина партайгеноссе Геббельс закрыл все цветочные магазины: тотальной войне не нужны цветы...

Когда через сорок минут Гитлер уехал, Магда Геббельс сказала:

— К Герингам фюрер никогда бы не поехал...

Берлин лежал в развалинах, фронт проходил в ста сорока километрах от столицы тысячелетнего рейха, а сияющая Магда Геббельс торжествовала свою победу. Ее муж стоял рядом, и лицо его было бледно от счастья: после шестилетнего перерыва фюрер приехал в его дом...

«Это уже сейчас не суть важно, — продолжал размышлять Штирлиц, — это теперь все суета сует...»

Он нарисовал большой круг и стал неторопливо заштриховывать его четкими и очень ровными линиями. Он вспоминал сейчас все относящееся к дневникам Геббельса. Он знал, что дневниками Геббельса интересовался рейхсфюрер, и прилагал в свое время максимум усилий для того, чтобы как-то познакомиться с ними. Ему удалось посмотреть фотокопию только нескольких страниц. Память у Штирлица была феноменальной: он зрительно фотографировал текст, запоминая почти механически, без всяких усилий.

«9 декабря 1943 года. В Англии эпидемия гриппа, — записывал Геббельс. — Даже король болен. Хорошо бы, чтобы эта эпидемия стала фатальной для Англии, но это слишком замечательно, чтобы быть правдой.

2 марта 1943 года. Я не буду отдыхать до тех пор, пока все евреи не будут убраны из Берлина. После беседы со Шпеером в Оберзальцберге поехал к Герингу. У него в подвале 25 тысяч бутылок шампанского, у этого национал-социалиста! Он был одет в тунику, и от ее цвета у меня началась идиосинкразия. Но что делать, надо его принимать таким, каков он есть».

Штирлиц хмыкнул: он вспомнил, как Гиммлер то же самое, слово в слово, сказал о Геббельсе. Это было в сорок втором году. Геббельс жил тогда на даче, но не с семьей, в большом доме, а в маленьком скромном коттеджике, построенном «для работы». Коттедж стоял возле озера, и ограду можно было обойти по камышам — воды там было по щиколотку, и пост охраны СС находился в стороне. Туда к нему приезжали актрисы: они ехали на электричке и шли пешком через лес. Геббельс считал чрезмерной роскошью, недостойной национал-социалиста, возить к себе женщин на машине. Он сам проводил их через камыши, а после, под утро, пока СС спало, выводил их. Гиммлер, конечно же, узнал об этом. Вот тогда-то он и сказал: «Придется принимать его таким, каков он есть...»

Штирлиц скомкал листки с изображением Геринга и Геббельса, поджег их над пламенем свечи и, дождавшись, пока пламя начало жечь пальцы, бросил листки в камин. Поворошил красивой чугунной кочергой, снова вернулся к столу и закурил.

Потом подвинул к себе два оставшихся листка: Гиммлер и Борман.