Семнадцать мгновений весны

«Геринга и Геббельса я исключаю. На них делать ставку не будут. Ни на того, ни на другого. Геринг, видимо, на переговоры мог бы пойти, но он в опале, он никому не верит. Геббельс? Нет. Этот не пойдет. Этот фанатичен, этот будет стоять до конца, но и на него опираться нельзя, потому что он сразу же начнет искать альянса. Один из двоих: Гиммлер или Борман. Если я смогу получить гарантии от одного из них, чтобы работать против всех остальных, — я выиграю. Если я просчитаюсь — буду трупом. Немедленно. На кого же из них ставить? Видимо, на Гиммлера. Видимо, он никогда не сможет пойти на переговоры — он знает, какой ненавистью окружено его имя... Да, видимо, на Гиммлера...»

Именно в это время Геринг — осунувшийся, бледный, с разламывающей голову болью, возвращался к себе в Каринхале из бункера фюрера. Сегодня утром он выехал на машине к фронту, к тому месту, где прорвались русские танки. Оттуда он сразу же ринулся к Гитлеру.

— На фронте нет никакой организации, — говорил он, — полный развал. Глаза солдат бессмысленны. Я видел пьяных офицеров. Наступление большевиков вселяет в армию ужас, животный ужас... Я считаю...

Гитлер слушал его, полузакрыв глаза, придерживая правой рукой локоть левой, которая все время тряслась мелкой дрожью.

— Я считаю... — повторил Геринг, но Гитлер не дал ему продолжать.

Он тяжело поднялся, покрасневшие глаза его широко раскрылись, усики дернулись в презрении.

— Я запрещаю вам впредь выезжать на фронт! — сказал он своим прежним, сильным голосом. — Я запрещаю вам распространять панику!

— Это не паника, а правда, — впервые в своей жизни возразил фюреру Геринг и сразу же почувствовал, как у него захолодели пальцы ног и рук. — Это правда, мой фюрер, и мой долг сказать вам эту правду!

— Замолчите! Занимайтесь лучше авиацией, Геринг! И не лезьте туда, где нужно иметь спокойную голову, провидение и силу. Это, как выяснилось, не для вас. Я запрещаю вам выезжать на фронт: отныне и навсегда.

Геринг был раздавлен и унижен, он чувствовал спиной, как вслед ему улыбались эти ничтожества — адъютанты фюрера Шмундт и Бургдорф.

В Каринхале его уже ждали штабисты люфтваффе: он приказал собрать своих людей, выходя из бункера. Но совещание начать не удалось — адъютант доложил, что приехал рейхсфюрер СС Гиммлер.

— Он просит разговора тет-а-тет, — сказал адъютант с той долей многозначительности, которая делала его работу столь загадочной для окружающих.

Геринг принял рейхсфюрера у себя в библиотеке. Гиммлер был, как всегда, улыбчив и спокоен. В руках у него была черная толстая кожаная папка. Он сел в кресло, снял очки, долго протирал стекла замшей, а потом без всяких вступлений сказал:

— Фюрер больше не может быть вождем нации.

— А что же делать? — машинально спросил Геринг, не успев даже толком испугаться слов, произнесенных лидером СС.

— Вообще-то в бункере войска СС, — так же спокойно, своим ровным голосом продолжал Гиммлер, — но не в этом, в конечном счете, дело. У фюрера парализована воля. Он не может принимать решений. Мы обязаны обратиться к народу.

Геринг посмотрел на толстую черную папку, лежавшую на коленях Гиммлера. Он вспомнил, как в сорок четвертом его жена, разговаривая по телефону с подругой, сказала: «Лучше приезжай к нам, говорить по телефону рискованно, нас прослушивают». Геринг вспомнил, как он тогда постучал пальцами по столу и сделал Эмми знак: «Не говори об этом, это безумие». И сейчас он смотрел на черную папку и думал, что там может быть диктофон и что этот разговор через два часа будет проигран фюреру. И тогда — конец.

«Он может говорить все, что угодно, — думал Геринг о Гиммлере. — Отец провокаторов не может быть честным человеком. Он уже знает про мой сегодняшний позор у фюрера. Он пришел довести до конца свою миссию».

Гиммлер, в свою очередь, понимал, что думает «наци № 2». Поэтому он, вздохнув, решил помочь ему. Он сказал:

— Вы — преемник, следовательно, вы — президент. Таким образом, я — рейхсканцлер.

Он понимал, что нация не пойдет за ним как за вождем СС. Ему нужна была фигура прикрытия. Лучшей, чем Геринг, фигуры прикрытия не было.

Геринг ответил — тоже автоматически:

— Это невозможно... — Он помедлил мгновение и добавил, очень тихо, рассчитывая, что шепот не будет записан диктофоном, если он спрятан в черной папке: — Это невозможно. Один человек должен быть и президентом и канцлером.

Гиммлер чуть улыбнулся, посидел несколько мгновений молча, а потом пружинисто поднялся, обменялся с Герингом партийным приветствием и неслышно вышел из библиотеки...

3

Штирлиц спустился из кабинета в гараж. По-прежнему бомбили, но теперь где-то в районе Цоссена — так ему, во всяком случае, казалось. Штирлиц открыл ворота, сел за руль и включил зажигание. Усиленный мотор его «Хорьха» заурчал ровно и мощно. Штирлиц выехал из гаража, прикрыл ворота и рванул машину. Он позволял себе вот так рвать машину с места, только когда был один, ночью, во время налета. Немецкие шоферы — большие аккуратисты, рвать машину с места может только иностранец: или славянин, или американец.