Северный лес

Чарльз Осгуд, владелец фирмы “Деревья и лужайки Осгуда”, а также “Окна и сайдинг Осгуда”, “Машинное масло Осгуда”, “Крыши и трубы Осгуда”, “Плуги Осгуда” и “Обслуживание бассейнов Осгуда”, ехал на вызов – у кого-то треснул септик. Это ненадолго, он просто глянет, что там, хотя потом еще надо заехать в другое место починить кондиционер, а после они заскочат к Эриксонам – у них что-то в бассейне плавает, ондатра или сурок. Конечно, сказал он, становясь все словоохотливее, точно истосковался по общению, Джанет Эриксон часто преувеличивает. Выпивает до обеда наша Джанет. Звонит ему из-за всякой живности в бассейне, но к его приезду зверьки всегда исчезают. Он-то догадывается, в чем тут дело. Старик перешел на фальцет: “Мистер Осгуд, как же мне отблагодарить вас за ваши услуги?” О да, стоит пойти молве, что колбаска твоя еще свежа, и у половины дамочек в окру́ге заведутся в бассейне ондатры. Ничего нового под солнцем, заверил он Нору. Некоторые вот жалуются, что молодежь развратили танцы и игра на флейте, а сколько крику было, когда юного Фладда застали за домом Куперов с овцой. Можно подумать, раньше фермерские мальчишки овец не оприходовали! О, в былые деньки все было куда хуже, так он считает, а если кто не согласен, пусть скажет, когда в последний раз тут с кого-нибудь снимали скальп. На этом он и подлавливает спорщиков – они просто пялятся на него, точно корова, которой попалась огнецветка в сене. Да-да, уж лучше случка с овцой, чем скальпирование, и не сказать чтобы овцы оставались внакладе. Она, поди, спросит, зачем старый Вик Купер вообще держит овец, если он служит в инвестиционном банке в городе. Затем же, зачем засевает луга – чтобы получать налоговые льготы для фермеров. Этот же человек переоборудовал старый амбар ван Хасселей в крытый бассейн, чтобы плавать там зимой те четыре дня, когда он здесь бывает.

– Представляете?

– Нет, – ответила Нора, гадая, не лучше ли было и дальше идти пешком. Они разогнались до шестидесяти миль в час, в плечо ей упирались садовые грабли, а старик повернулся к ней всем телом и совсем не глядел на дорогу. Он правда сказал “колбаска еще свежа”? Она по-прежнему не могла понять, что у него за акцент, – теперь он разговаривал как фермер-янки, изображающий из себя эксцентричного английского лорда, или как английский лорд, притворяющийся фермером-янки, или просто как человек, который так много путешествовал, что уже не понимает, где он.

Все еще больше усложнялось тем, что во рту у него, похоже, не было ни одного зуба.

– Я вот вегетарианец, – сказал Чарльз Осгуд.

– Э… Да?

Точно: он что-то говорил про овец.

– Нет, не вегетарианец… Как их там еще называют?

– Веган? – с сомнением предположила она, молясь, чтобы он следил за дорогой.

– Именно. Я расскажу вам, отчего так повелось. Понимаете, однажды я ухаживал за дамой, которая была… Как там зовут тех, у кого под мышками маленько… – Он поднял руку, демонстрируя пучки волос.

Нора сама редко брила подмышки, и у нее не было никакого желания обсуждать сейчас эту тему.

– Я думаю, многие женщины…

Старик замахал рукой:

– Да-да, знаю-знаю. – И поднял палец: – Суфражизм!

– Ну…

– Нет, право, я питаю к слабому полу глубочайшее почтение. Не раз я слышал, как муж велит жене выпотрошить курицу, а потом бесится из-за того, что у ней нижняя юбка замарана. Тяжела женская доля. Мне ли не знать – я вырастил двух дочерей и души в них не чаю. – Он помедлил. – Так о чем это я?.. Ах да! Моя подруга… как же таких называют? Подмышки, лютня, сандалии. С такими, знаете, маленькими пуританскими пряжками…

– Биркенштоки?

– Они самые.

– То есть она была хиппи? – подсказала Нора, чувствуя, что рассказ затягивается.

Чарльз Осгуд хлопнул себя по лбу:

– Хиппи, и очень пригожей. А вы сообразительная. Ох ты ж!

Он ударил по тормозам. Грабли и коса загромыхали, а Нора соскользнула с сиденья и чуть не ударилась головой о лобовое стекло.

– Проехали нужный дом! – со смехом сказал старик. Он включил заднюю передачу, повернулся, чтобы смотреть в заднее стекло, и резко нажал на газ. Нору снова мотнуло вперед. – Осторожней, – сказал он, будто Нора нуждалась в предостережении. – Тут нет этих… как их?

– Ремней?

Он шлепнул рукой по приборной доске:

– Точно. Чуть не сказал “упряжек”.

Машина во весь опор неслась задом.

– Итак, – продолжал старик, – я рассказывал о… И чего я все забываю это слово?

Нора нервно взглянула на дорогу:

– Хиппи?

– Нет, хиппи я помню. Я о тех, кто ест только сырую пищу… Эх, память моя, память! Говорят, это все забитый оперкулум. Нет, ну как, бишь, их зовут? Молоко из титьки и все такое.

– До этого я сказала “веган”, но…

– Веганы! Благодарю. И сперва я дал себя уговорить, ходил с моей хиппи в хлев и сосал коровью титьку, точно Ромул и Рем, а потом она умерла от бруцеллеза.

– Сочувствую.

– А… – он махнул рукой, – я столько их похоронил за все эти годы. (Пауза.) Как ужасно прозвучало! Перепугал я вас, поди.

Больше всего Нору пугало, что они едут задом на скорости пятьдесят миль в час, а рядом с ней трясется коса.

– По-моему, – сказала она немного погодя, – мы сейчас вернемся туда, откуда выехали.