Северный лес

Таков был удел Морриса, и он давно с ним смирился. Ибо, в отличие от многих других “любителей”, вечно сетовавших, что стали жертвами научного апартеида, Моррису был ниспослан величайший дар, о каком только может мечтать смертный, – глубокое безразличие к чужому мнению. Иными словами, ему с рождения было насрать; именно это давало ему иммунитет к насмешкам в школе и делало звездой танцпола на бар-мицвах; именно этим он так очаровал Мириам Лерер, когда они познакомились в библиотеке Массачусетского университета незадолго до войны. Если его статья с описанием очередного откровения не получала отклика от профессора Такого-то из Гарварда, он отправлял ее профессору Сякому-то из Йеля, а если и тот не отвечал, Моррис пожимал плечами, показывал в сторону Кембриджа или Нью-Хейвена средний палец и записывал свое открытие в число маленьких частных радостей жизни.

Можно было ожидать, что с таким даром Моррис стоически выдержит свое отстранение. Но в данном случае у него имелись и практические соображения. Его гипотеза была смелой, открытие – уникальным. Представьте: при помощи бульварного чтива он восстановит репутацию не только старинного текста, но и хранившей его семьи. Чтобы обеспечить этот блестящий успех, требовалось только одно: найти кости. И хотя он обожал работать лопатой и бродить по горам и долам с металлоискателем, на нем лежало проклятье всех мужчин из рода Лейкман, начавшееся с его тезки Морица Лейкмана, боксера… гм… любителя, “Красного Гиганта из Черновцов”, почившего в сорок два года от обширного Herzinfarkt[46]

. Кардиолог уже говорил Моррису, что боль у него в левой руке вызвана не потянутой мышцей, и предупреждал, что его беззаботные кладоискательские деньки сочтены, если только он не согласится на процедуру с несомненными рисками и сомнительной эффективностью.

Его речь, таким образом, была не одной лишь данью традициям. Обращаясь к воображаемой аудитории и описывая темный лес, где он ожидал найти останки, Моррис готовил почву для призыва. Кто присоединится к нему? Он представлял, как все его прежние друзья – Леонард, и Стэн (дверные петли конца семнадцатого века), и Эл (валентинки времен Первой мировой), и Эд Икэда (такой же пионер среди японо-американских искателей, как Моррис среди еврейских), и Дороти, и Мод, и Ширли, – как все они поедут с ним вместе к заброшенному дому искать женщину, до сей поры покоившуюся в земле.

Глядя на свое раскрасневшееся лицо в зеркале, Моррис почувствовал укол в груди, сунул под язык на всякий случай таблетку нитроглицерина и плюхнулся на кровать – и тут его захлестнуло одиночество. Боже, как он скучал по жене! Вот бы она сейчас была рядом! (Впрочем, будь она все это время рядом, скорбь не вызвала бы у Морриса сексуального помешательства, не заставила бы дам цапаться из-за него, как из-за яблока раздора, не привела бы к нарушению кодекса). Его любовь не померкла, несмотря на смерть возлюбленной и события, из-за которых менее достойных мужей ослепила бы ревность, – ведь однажды утром, в первую пору их долгожданных совместных закатных лет, его дражайшая супруга объявила, что бросает его ради риелтора на пенсии, с которым познакомилась в супермаркете “Стоп энд шоп”.

Это было так невероятно, так немыслимо, что до сих пор не укладывалось в голове: Мириам, ходившая с ним на собрания Исторического общества, купившая ему его первый бинокль, его первый металлоискатель, из года в год терпеливо ждавшая, пока он бродил по лужайкам и бейсбольным полям, выслушивая забытые миры, – эта самая Мириам его бросила. Когда он спросил о причинах, она просто сказала, что устала. Моррис – такая увлекающаяся натура, сказала она. Ей нужен кто-то пообыденнее. Кто-то, кто не станет брать с собой бинокль, чтобы по дороге к почтовому ящику “ничего не упустить”. Пропасть между ней и Моррисом только растет. А Рудольф (когда-то Моррис даже отстаивал право диснеевского оленя красоваться на стенах начальной школы Шеддс-Фоллз, утверждая, что это важный поп-культурный феномен, любимец детей и не такой уж обидный образ для еврейского народа, и вот вам благодарность: олений тезка наставил ему рога) – так вот, Рудольф состоит в загородном клубе, и у него есть домик на Кейп-Коде. Мириам не знала, что все так выйдет. Но с возрастом начинаешь ценить комфорт, а Рудольф – аккуратный и предсказуемый, и его не тянет вечно что-то искать. Если задуматься, им уже под восемьдесят. Моррис же отказывается заменять окна, из которых сифонит, потому что они, дескать, исторические, считает “отпуском” посещение выставки граблей в Фермерском музее Беттсбриджа и захламляет дом всяким дерьмом, которое раскопал.

Это не дерьмо, это История, а если холодно, можно и свитер надеть – как они и поступали последние сорок семь лет. Неужели дело в сексе? – спросил он. Неужели Рудольф – герой-любовник, которому он и в подметки не годится?