Северный лес

Это были откровения, да, но ни одно из них не помогло. Хотя она спала по четырнадцать часов в сутки, в марте у нее по-прежнему не было сил, и пришлось просить об отсрочке по письменным работам. А потом она нашла книгу.

Возможно, несправедливо приписывать столь живительную силу “Ключу к коре” К. Р. Миллмана, когда в ее распоряжении были проверенный психолог, нетипичное для первокурсницы понимание себя, длинные весенние дни и тридцать миллиграммов фармацевтической помощи в сутки, которые она принимала уже шесть недель. (Лус, январь: “Знаете, пожалуй, имеет смысл обратиться к доктору Арбетноту, просто чтобы сдвинуться с мертвой точки”.)

И все же она прекрасно помнила, в какой момент стали рассеиваться тучи. Тот день, как и многие другие ее тогдашние дни, начался с прокрастинации. Дело было во время экзаменов в середине семестра. Они с Лус договорились, что Нора будет по меньшей мере раз в день выходить из комнаты, поэтому каждое утро в зимних ботинках, пижамных штанах и парке она брела в библиотеку биологического факультета и устраивалась за партой с высокими бортиками, на которой кто-то (то ли от фрустрации, вызванной расшалившимися гормонами, то ли в тщетной попытке призвать удачу) нацарапал примитивную вагину, а рядом – подчеркнутую, обведенную в кружок и выделенную маркером фразу “Хочу СЕКСА!”.

Это была ее любимая парта – может, сыграло роль сочувствие к неудачливому предшественнику, а может, все дело было в роще за окном или в близости торговых автоматов. Когда она вставала, чтобы размяться (что случалось довольно часто), ее взгляд падал на полку с книгами, которые своими названиями – “Папоротники Новой Англии”, “Водные растения Северо-Востока США”, “Определитель дикорастущих растений” – обещали простоту и ясность, отсутствовавшие в ее собственной жизни. Она сама не знала, почему в тот день, накануне экзамена по химии, проходя мимо полки со справочниками, выбрала Миллмана (Лус: “Может, папоротники – для вас слишком оптимистично?”). Но когда она уселась за парту и открыла книгу, ее позабавило, с какой торжественностью автор обещает читателям, что его революционная система позволит познать тайны леса всем от мала до велика. “Революционная система” оказалась таблицей с колонками для борозд, чешуек и прочих признаков коры, но это лишь добавляло ей очарования. Рассудив, что научные изыскания – это не прокрастинация, за восемнадцать часов до экзамена по химии, к которому еще предстояло готовиться, она решила испытать систему на практике.

В последний раз книгу брали в 1957 году. Когда Нора вышла на опушку леса, падал легкий снег.

Позже в кабинете Лус она попыталась описать тот миг, когда, углубившись в лес на каких-нибудь десять шагов, впервые почувствовала надежду. Но даже сидя в тепле, в любимом мягком кресле, даже притом что к ней вернулась легкость и быстрота мысли, она не смогла подобрать слов. Ей будто показали, что у мира есть четкое устройство, архитектура, существующая вне ее, а потому не поддающаяся ее печали. Она успела определить белый дуб, три красных клена и ясень (то ли зеленый, то ли американский; по словам К. Р. Миллмана, даже специалисты не всегда могут отличить один от другого) и уже начала пробегать глазами таблицу, пытаясь опознать новое дерево, как вдруг ее осенило: это же сахарный клен – его легко определить по грубым вертикальным рубцам, из которых что-то словно пытается вылезти наружу. Именно тогда зимний лес и переменился. То, что представлялось скучным и однообразным, оказалось местом загадок и открытий. Мир снова стал таким, каким задумывался, – куда больше, чем она сама.

– Раз – и все, – сказала Лус.

– Ну, не так быстро. Но с этого все началось.

И Лус улыбнулась чудесной улыбкой, но в глазах у нее крылось что-то еще – боль из-за того, что деревьям удалось помочь Норе так, как не смогла она.

– Похоже, наши занятия приносят плоды, – сказала она, а затем, услышав в своем голосе нотки зависти, добавила, что очень рада наконец-то увидеть на лице Норы улыбку.

* * *

Ее разбудил голосистый квартет странствующих дроздов, устроившийся на осях перевернутой машины. В водной глади подрагивала заря. По берегам ручья росли триллиум и увулярия, подлесок ярко-зелеными мазками расцвечивали березки и гамамелисы, а на рахисах папоротника у нее над головой собралась роса. Лесной дрозд пытался перекричать целый хор птиц. Она прислушалась. Желтошапочные лесные певуны? Синеспинные? Зеленые? Как бы она ни старалась, у нее никогда не получалось их различить. А во время весенней миграции в воздухе столько звуков, что отделить один голос от другого практически невозможно.