Шатер отверженных

В мозаике испуганных, озадаченных и неуверенных людей лишь трое выглядели спокойными: байкерша Дукати, которая, скорее всего, просто не понимала, что происходит, потому что еще не видела ни одного представления, Те, который, кажется, все понимал, но держал свои знания при себе, и Ковбой, который, похоже, был просто настроен философски: чему быть, того не миновать, а раз так, то смысл переживать?

* * *

В «Колизионе» не было часов с боем, каждый пользовался наручными часами или телефоном, и все же, когда наступило семь вечера, какие-то невидимые часы пробили – так громко, что все вздрогнули.

Семь вечера. Время начала представления. И полностью пустой зал, ни единой живой души.

– Темнота…

 – ворвался в звенящую тишину голос Апи. – Пустота… Не уйдем мы… никогда…

– И что делать будем? – нервно спросила Кристина, ни к кому конкретно не обращаясь, лишь бы только не дать мальчишке и дальше петь свою жутенькую песенку.

– Расходимся, наверное, – неуверенно предложил кто-то из акробатов.

– Нас не видят… Нас не слышат… Мы не живы… Мы не дышим… – продолжал тянуть Апи.

Издалека донесся протяжный вой. Кристина вздрогнула. Бездомная собака? Или – гончие?

Похоже, мысль о гончих пришла в голову не только ей.

– Наверное, надо выступать, – неуверенно предложило несколько голосов.

– Перед кем? Видите хоть одного зрителя? – возразили другие.

– На арене… под шатром… – продолжал Апи. – Все уйдут… и мы умрем.

– Ну вот! – неожиданно тонко воскликнул Лас, которого было не видно и не слышно с тех пор, как пропала Графиня, и в его голосе отчетливо прозвучали надрывные истерические нотки. – Всё так и есть! Все ушли! Точнее, не пришли. Не пришли – и теперь мы умрем!

Циркачи все как один повернулись к Ласу. Людей в состоянии неопределенности и испуга любое неосторожное слово может заставить увидеть плохие знаки, поверить в худшее и столкнуть в пучину истерики. Слова Ласа сделали именно это. Толпа еще качалась и колебалась на самом острие лезвия, но того и гляди упадет.

А Кристина, вместо того чтобы поддаться всеобщей панике, вдруг разозлилась. Какого черта Лас нагнетает? Умрут они, видите ли! И вообще, где он был со своим пророческим мнением, когда Графиня одна уезжала в город, на который у них не было афиши?

И тут круглый ожог на ладони резко запульсировал, и откуда-то, то ли извне, то ли из глубины, появилось четкое осознание того, что им надо делать.

Кристина поймала на себе пристальный взгляд Ковбоя, и ей снова показалось, что он смотрел на нее так, словно знает ее тайну… или слышит ее мысли! Но прежде чем в голове развернулась вся цепочка доводов о том, что ни то ни другое совершенно невозможно, Ковбой молча кивнул Кристине, словно одобряя то, что она собирается сказать, – хотя мгновение назад она и не подозревала, что именно будет делать. И она вдруг сразу почувствовала себя увереннее и спокойнее.

– Мы будем выступать, – сказала Кристина. – Мы будем выступать перед цирком. Он наверняка на нас смотрит.

* * *

Это было самое странное, самое необычное и, пожалуй, самое психологически сложное выступление на недолгой цирковой памяти Кристины – даже хуже, чем совместное представление с «Обскурионом». Там каждую минуту ждали подвоха от черного цирка, с напряжением всматривались в мерцание зрителей в зале – и опасались за свои жизни, не зная, настигнет их несчастный случай на арене или их удалит цирк.

Сейчас же под полосатым куполом в совершенно пустом зале выступать оказалось несравнимо страшнее. По крайней мере, по зрителям можно было считать реакцию. Их аплодисменты давали надежду, а когда одно за другим гасло мерцание в зале, это добавляло сил, и циркачи понимали, что движутся в нужном направлении. Но как понять, выходит у тебя или нет, когда в ответ на все свои старания ты получаешь пустоту и мертвенную тишину, от которой над ареной словно сгущается жуть?

Артисты нервничали и сбивались как никогда прежде, даже на репетициях такого не было. Жонглеры роняли мячи, гимнастки упускали обручи, эквилибристы падали со своих сложных конструкций из конусов. Полеты воздушных гимнастов вместо привычно плавных выглядели какими-то резкими, неровными, брошенную с качающейся трапеции гимнастку не успел поймать другой гимнаст, и ее спасла лишь натянутая над ареной аэросеть. Пирамида из силовых акробатов шаталась, а трехголовая змея из девушек-конторсионисток потеряла часть своей грации, потому что раны Джады давали о себе знать и она не могла принять некоторые позы. Кабар впервые выступал один, метая ножи в крутящуюся мишень, и хотя все они попадали куда надо, невооруженным взглядом было видно, как он злится от того, что ему приходится работать в одиночку, и его номер значительно потерял в зрелищности.