Шел третий день...

— Можно завтра, — отвечал Савин, — но вылетим, наверное, сегодня — надо спешить, пока нет сильных дождей и полосы не очень размокли.

— А погода?

— Нормальная. Над Уралом немножко…

— Опять «немножко»! Лучше б до утра подождали, вдруг что…

Он поморщился:

— Ты знаешь, со мной никогда ничего не случается.

— А в тот раз? Говорила: «Останься», чувствовала, дура, а так и не удержала.

— Ну и что? Ну вывихнул ногу — единственная травма на весь экипаж.

Обедали вдвоем. Коробов-отец уже пообедал и работал наверху в своем кабинете.

За окнами гостиной был сад, ржавели на подоконнике сосновые иголки, и Савин вспомнил, как лет восемь назад, той же порой он впервые приехал на эту дачу, копал ямы, сажал деревья, и вот они прижились, выросли и стоят среди высоких голоствольных сосен и желтеющих берез — зеленые, пышные, все еще не понимающие осени южные красавцы. Названий их, к обиде Коробова, он так и не запомнил.

Потом, в своей комнате уже, Татьяна спросила:

— Савин, мы когда-нибудь поженимся?

— А разве мы… Извини. Можно, конечно.

— Интересно когда?

— Ну, как-нибудь. Выберем время. А что, собственно?

— Дело в том, что… Ладно, — грустно усмехнулась она, — давай хоть обвенчаемся.

Он с удивлением следил, как Татьяна принесла икону, зажгла за столе две свечи, и даже растерялся.

— Что-нибудь нацепить или так можно? — спросил он, вылезая из-под одеяла.

Было торжественно, но ничего не получилось: Татьяна от волнения путала слова, Савин весело пытался поправлять, заспорили, и Татьяна расплакалась.

Засветло пошли к автобусной остановке, где обычно дожидались пассажиров заехавшие сюда таксисты. Шли через парк.

— Я никогда не спрашивала тебя о любви. Ты жил, как хотел, и там у тебя, наверное, были романы…

«Романы!» — усмехнулся Савин.

— Я никогда не просила тебя, но сейчас, если… если привязан ко мне, прошу…

Паутинка лежала у нее на ресницах.

— Через неделю вернусь, и все будет в порядке. Готовь свадьбу. Или неудобно?

— Ничего, Светка сейчас получше. Как хорошо, что у них не было детей! — вдруг рассеянно улыбнулась чему-то, но на мгновение.

«А может, вовсе и не хорошо — ничего не осталось?» — подумал Савин и удивился, вспомнив, что уже несколько раз слышал сегодня эту фразу о детях.

— У тебя на ресницах паутинка.

— Осень, — отвечала она, подумав. И в самом деле, не могла же она сказать: бабье лето.

— Ну пока, вон такси.

Он обнял ее и пошел к машине.

— Савин, — вдруг закричала Татьяна, — останься! Нельзя лететь! Нельзя! Я боюсь!..

— Вздор, — сказал Савин, захлопнув дверь. — Шереметьево.

Шофер кивнул, шоссе метнулось под колеса.

Долго сидел он, словно в оцепенении, сжав челюсти и пусто глядя перед собой. Все в голове смешалось: непонятное венчанье, Татьянино дурное предчувствие — все такое неожиданное, внезапное. И какая-то недоговоренность во всем, и эта дурацкая фраза о детях. «При чем здесь дети?»

Между тем погода испортилась. Стемнело, пошел дождь и делался все сильнее. Шоссе намокло, и, когда появлялись встречные машины, огни их с длинными отблесками на асфальте казались Савину похожими то на зажженные свечи, то на перевернутые восклицательные знаки.

Чудак.

ВОСПОМИНАНИЕ ДЛЯ ФОРТЕПИАНО

(Рассказ музыканта)

Здесь все знакомо мне: ворота, крест, рука юродивой старухи, аллея лип и уходящая вправо тропа.

Сначала «Зоя Павловна». Так звали и мою учительницу — пианистку редкого таланта.

Она забеременела во время подготовки к конкурсу, который был последним шансом прорваться в круг мастеров. Сейчас, рассказывали мне, учительница жила где-то в пригороде с двумя детьми, подрабатывая в каком-то клубе, что, по-видимому, являлось жестоким, каждодневным самоистязанием. Муж давно оставил ее.

«Полковник, Герой Советского Союза», — вспоминаю отца. Непременные разговоры о политике, войнах, песню, из которой знаю отчего-то только один куплет: «Шел солдат с похода, зашел солдат в кабак, сел солдат на бочку, давай курить табак», — такая песня.

Напротив — «Иванов». Знаменит тем, что не вызывает никаких ассоциаций. Каждый раз удивительно и смешно: полжизни прожил, а ни одного Иванова в памяти. Петровых — два, Киселевых — шесть, а Иванова — ни одного.

Геолог. Это почти упрек: брат уже месяц, как вернулся, а я все не выберу времени навестить его.

Экипаж бомбардировщика. Раньше вспоминал, что в детстве хотел быть летчиком, но четыре года и здесь уже думаю об отце — последней его машиной был бомбардировщик.

Велосипедист. С фотографией. Очень похож на моего тренера по горным лыжам, отличавшегося веселым нравом, грубой решительностью и маниакальным пристрастием к пиву.

«Тайный советник Лужин», «Воробьев», солдат, купчиха, два младенца, плита без надписи, «семейство Кертель» и несколько шагов еще.