Шепчущий во тьме

В уединенной тишине дряхлого и заброшенного города мертвых разум мой порождал леденящие кровь фантазии и иллюзии, и гротескные гробницы и монолиты словно бы обзаводились жуткой личностью, неким частичным сознанием. В темных краях удушаемой сорными травами низины, казалось, таились некие аморфные тени, что вдруг проносились нечестивыми ритуальными процессиями мимо порталов истлевающих склепов в склоне – тени, что никак не мог отбрасывать проглядывавший бледный лунный серп. Я все смотрел в свете электрического фонаря на часы, с лихорадочным беспокойством вслушивался в телефонную трубку, однако более четверти часа аппарат безмолвствовал. Но вот из него раздалось едва различимое пощелкивание, и я сдавленным голосом позвал своего друга. Вопреки переполнявшим меня дурным предчувствиям, я все-таки оказался не готов к словам, что пробились из этого сверхъестественного подземелья с куда более встревоженной и нетвердой интонацией, нежели мне когда-либо доводилось слышать от Харли Уоррена. Тот самый человек, что совсем недавно покинул меня с невероятным спокойствием, теперь отзывался из глубин дрожащим шепотом, пугавшим сильнее самого пронзительного крика:

– Боже! Если бы ты только видел то, что вижу я!

Меня не хватило на ответ. Разом лишившись дара речи, я только и был способен, что ждать. И исступленное шептание раздалось вновь:

– Картер, это так ужасно… Чудовищно… Невообразимо!

На этот раз я совладал со своим языком и осыпал его целым ворохом вопросов. Я продолжал испуганно повторять:

– Уоррен, где ты? Уоррен, что там?

И снова послышался тенор моего друга, по-прежнему сиплый от страха, однако теперь и явственно исполненный отчаяния:

– Картер, я не могу сказать! Тут нечто совершенно немыслимое… Я просто не смею говорить об этом… Человек не может жить с таким знанием… Боже праведный! Подобное мне и не снилось!

Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь моими уже откровенно бессвязными расспросами. Наконец Уоррен отозвался, на сей раз и вовсе в диком ужасе:

– Картер! Ради всего святого, толкни плиту на место и убирайся отсюда, если можешь! Живо! Бросай вещи и беги прочь – это твой единственный шанс! Делай как говорю, без всяких объяснений!

Я слышал его, но только и мог лихорадочно повторять вопрос за вопросом. Меня окружали гробницы, тьма и тени, а внизу таилась некая угроза за пределами людского воображения. Но мой друг находился в еще большей опасности, и сквозь ужас я негодовал: Уоррен, видать, полагает, что я могу бросить его при таких обстоятельствах! И вот опять – щелчки, пауза, за ними – жалобный вскрик:

– Тикай отсюда! Ради бога, опрокинь плиту и тикай отсюда, Картер!

Нечто в мальчишеском словечке товарища, со всей очевидностью перепуганного до смерти, придало мне сил. Моментально придя к решению, я прокричал:

– Уоррен, держись! Я спускаюсь!

Однако в ответ он и вовсе сорвался на вопли полнейшего отчаяния:

– Нет! Ты не понимаешь! Слишком поздно… и виноват только я сам! Опусти плиту и беги! Больше ты уже ничего не сможешь поделать, и никто не сможет!

Его тон снова сменился – стал гораздо спокойнее, словно от безысходного смирения. Лишь тревога за меня по-прежнему придавала его голосу звенящую напряженность:

– Торопись! Пока не стало слишком поздно!

Я пытался не обращать внимания на его слова, пытался стряхнуть с себя сковавший паралич и выполнить обещание броситься вниз на помощь. Однако следующая реплика Уоррена, изреченная шепотом, пронзила меня беспросветным ужасом:

– Картер… живее! Бесполезно… уходи… уж лучше один, чем двое… плита…

Пауза, пощелкивание – и снова его слабый голос:

– Ну вот почти и все… Ты делаешь только хуже… Закрой эту проклятую лестницу и спасайся… Не теряй времени… Ну, бывай, Картер… Больше мы с тобой не увидимся.

После шепот Уоррена переродился в крик – крик, постепенно поднявшийся до визга:

– Будьте прокляты, бесы! Их тут легионы… Боже! Прочь! Прочь! Прочь!!!

После этого – тишина. Не знаю, сколь долго я ошеломленно сидел и шептал, бормотал, звал, кричал в этот телефон. Снова и снова я шептал и бормотал, звал и кричал:

– Уоррен! Уоррен! Ответь! Ты слушаешь?

А затем я очнулся, коронованый ужасом – невероятным, невообразимым, почти что необъяснимым. Казалось, вечность минула с тех пор, как Уоррен выкрикнул свое последнее отчаянное предостережение, – лишь мой собственный голос растревоживал обволакивавшую тишину. Но вот в трубке защелкало, и я весь обратился в слух. Вновь я воззвал: «Уоррен, как слышно?» – и ответ принес помрачение разуму.