Шепчущий во тьме

Я не пытаюсь, джентльмены, объяснить то нечто… его голос… я даже не отважусь подробно описать его, поскольку первые же слова лишили меня чувств и разверзли в моем сознании пропасть, поглотившую меня, – до того самого момента, когда я пришел в себя в больнице. Скажем так, голос был низким. Глухим. Студенистым. Далеким. Потусторонним. Нечеловеческим. Бесплотным. Что еще сказать? Так закончилось мое приключение, и так заканчивается мое повествование. Я услышал этот голос – и на этом все. Услышал, когда сидел, оцепенев, на том неизвестном кладбище в низине, среди осыпа́вшихся могильных плит и заваливавшихся гробниц, буйной растительности и миазматических испарений. Услышал его изливающимся из глубочайших недр той проклятой вскрытой усыпальницы, пока созерцал танцы аморфных трупоядных теней под треклятой старой луной. И вот что сказал этот голос:

– Дурень, УОРРЕН – МЕРТВ![64]

Перевод Дениса Попова

Примечание

Рассказ написан Лавкрафтом в декабре 1919-го года и впервые опубликован в «The Vagrant», № 13 (май 1920-го); с. 41–48. Форма повествования, по видимости, представляет собой расшифровку фонозаписи – на восковой диск, как можно предположить на основании времени создания рассказа, – или же стенограммы явственно не первых показаний героя произведения, данных на полицейском допросе. В письме от 27 декабря 1919 года Рейнхарту Кляйнеру (1892–1949), издателю-любителю, одно время даже занимавшему пост мирового судьи, Лавкрафт сообщает: «Я только что завершил рассказ ужасов под названием “Показания Рэндольфа Картера”, основанный на моем настоящем сне…» Сон тот был навеян его профессиональной деятельностью: «Лавкрафт вел в письмах полемику с Лавменом о рассказах ужасов и в начале декабря получил от него письмо на эту тему. В ту же ночь ему приснился кошмар, в котором он вместе с Лавменом выполнял ночью некую загадочную миссию» (Л. Спрэг де Камп. Лавкрафт: Биография. СПб., Амфора, 2008; стр. 184). В чем бы ни заключалась эта литературная полемика, «Показания Рэндольфа Картера» служат наглядным примером лавкрафтовского видения рассказа ужаса, главное в котором отнюдь не продуманность и внятность сюжета, но сама атмосфера страха. И вправду, в ночном кошмаре логика едва ли имеет значение, главное в нем – ощущения и переживания. Потому цель экспедиции двух оккультистов толком не объясняется, лишь туманно сводится к «древней книге, написанной непостижимыми символами», и читателю только и остается предположить, что намерения героев были некоторым образом связаны с нетленными тысячелетними трупами, о которых упоенно распространялся Харли Уоррен.

Невыразимое

В предвечерний час мы сидели на полуразрушенной гробнице семнадцатого века на старом погосте в Аркхеме, рассуждая о невыразимом. Созерцая исполинскую иву в центре кладбища, в ствол которой практически вросла старинная, совершенно нечитаемая могильная плита, я высказал смелую мысль о призрачной, недозволенной к упоминанию пище, которую гигантские корни ивы, может статься, впитывают из этой древней погребальной земли. Мой друг пожурил меня за подобную чушь и заявил, что здесь не хоронили вот уже более века, а потому весьма сомнительно, что в почве содержится что-либо отличное от того, чем дерево питается естественным образом. Кроме того, добавил он, мои извечные отсылки к «невыразимым», «недозволенным к упоминанию» вещам – прием незрелый, всецело отвечающий моей низкопрофессиональной писанине. Уж слишком я люблю заканчивать рассказы тем, как нечто увиденное или услышанное ввергает моих героев в паралич и напрочь лишает мужества, дара речи и способности связно поведать о пережитом. Мы познаем, продолжал мой собеседник, исключительно посредством пяти чувств, а также религиозного восприятия, вследствие чего никак нельзя ссылаться на какой-либо объект или представление, которые не поддаются доходчивому описанию устоявшимися фактологическими определениями или же корректными теологическими догмами – предпочтительно конгрегационалистскими, с какими бы то ни было поправками, что способны предложить традиция и сэр Артур Конан Дойл.