Шепчущий во тьме

Как вы можете догадаться, я отказался от почти всех ранее запланированных целей своего путешествия: изучения местных достопримечательностей, памятников архитектуры и древностей. И я не осмелился взглянуть на диковинное украшение, которое, как говорили, хранилось в музее Мискатоникского университета. Впрочем, в Аркхеме я провел время с пользой, собрав массу сведений о своей семье, о чем давно мечтал. Правда, данные оказались отрывочными и не всегда точными, но с ними можно было разобраться позже, когда у меня нашлось бы время для их сверки и систематизации. Куратор тамошнего исторического общества – мистер Б. Лафэм Пибоди – весьма любезно оказал мне всяческую помощь и выказал необычайный интерес, услышав, что я потомок Элизы Орн из Аркхема, родившейся в 1867 году и в семнадцать лет вышедшей замуж за уроженца Огайо Джеймса Уильямсона.

Похоже, что мой дядя по материнской линии приезжал в эти края много лет назад с той же целью, что и я, ибо, как оказалось, семья моей бабки была, можно сказать, местной достопримечательностью. Брак ее отца, Бенджамина Орна, в который он вступил сразу после Гражданской войны, по словам мистера Пибоди, породил в городе массу пересудов, так как происхождение его избранницы было странным и загадочным. Считали, что эта девушка была сиротой из нью-гемпширского клана Маршей и приходилась кузиной Маршам из округа Эссекс; образование она получила во Франции и мало что знала о своих родителях. Ее опекун оставил для нее в бостонском банке фонд, из которого она и ее французская гувернантка получали содержание; но имени этого опекуна в Аркхеме никто не знал, а со временем он и вовсе исчез из поля зрения, после чего опекунство по решению суда перешло гувернантке. Француженка – разумеется, давно почившая – была молчалива и нелюдима, и кое-кто поговаривал, что, будь она более словоохотливой, ей было бы что рассказать…

Самое же загадочное заключалось в том, что никто не мог точно сказать, с кем именно состояли в родстве официально зарегистрированные родители прабабки – Энох и Лидия Марш; во всяком случае, среди известных семей Нью-Гемпшира таковых никто не знал. Впрочем, многие предполагали, что она была биологической дочерью какого-то знатного Марша, – ибо у нее были характерный для Маршей разрез глаз, встречающийся у больных базедовым недугом. Главные же загадки начались после ее ранней смерти родами, то есть при появлении на свет моей бабки – ее единственного ребенка. Так как у меня уже сложилось стойкое предубеждение против клана Маршей, я безо всякой радости отнесся к известию, что они составляют ветвь моего генеалогического древа; не обрадовало и замечание мистера Пибоди, что и у меня разрез глаз, оказывается, такой же, как у Маршей. Тем не менее я был благодарен ему за ценные сведения и составил подробные заметки и перечни книг, где можно было найти задокументированную историю семьи Орн.

Из Бостона я направился прямо к себе домой в Толедо, где целый месяц восстанавливал пошатнувшееся после моих похождений физическое и душевное здоровье. В сентябре я вернулся в Оберлинский колледж, где мне предстояло проучиться последний год, и вплоть до следующего июня целиком посвятил себя учебе и прочим полезным делам, вспоминая о прошлых ужасах лишь изредка, когда ко мне приезжали официальные лица провести очередную беседу в связи с моими запросами, которые, как оказалось, послужили поводом для проведения широкомасштабного расследования. Где-то в середине июля – спустя год после моих иннсмутских приключений – я провел неделю в доме у родственников моей покойной матери в Кливленде, где сверял недавно полученные генеалогические сведения с хранившимися в доме рукописными заметками, преданиями и реликвиями, чтобы на их основе составить полное генеалогическое древо нашего рода.

Сказать по правде, эта работа меня не больно вдохновляла из-за царившей в доме Уильямсонов гнетущей атмосферы. В этом доме было всегда нечто пугающее и зловещее, и, как мне помнилось, в детстве мать не поощряла мои визиты к ее родителям, хотя всегда радушно принимала отца, когда тот приезжал погостить к нам в Толедо. Моя аркхемская бабушка представлялась мне, ребенку, странной и даже страшной, и думаю, я не слишком горевал, когда она вдруг исчезла (мне тогда было восемь лет). Как говорили, она ушла из дома от горя после самоубийства моего дяди Дугласа, ее старшего сына. Он застрелился, вернувшись из поездки в Новую Англию, – видимо, того самого путешествия, благодаря которому его до сих пор вспоминали в Аркхемском историческом обществе.