Шепчущий во тьме

Рассказ написан в августе-сентябре 1923 года; впервые был опубликован в мартовском выпуске журнала “Weird Tales” в 1924-м; был отклонен журналом “Argosy All-Story Weekly”, прежде чем его приняли в “Weird Tales”, – Лавкрафт позже писал, что журнал счел его «слишком ужасным для нежных чувств взращенных на кисее читателей». Издатель “Weird Tales” Якоб Кларк Хеннебергер в письме Лавкрафту назвал рассказ лучшим из когда-либо напечатанных в его журнале. Это один из немногих рассказов Лавкрафта, антологизированных при его жизни: вместе с его произведением «Йигов сглаз» он вошел в сборник «Включите свет» (Switch on the Light) 1931 года под редакцией Флавии Ричардсон (псевдоним британской писательницы Кристины Кэмпбелл Томпсон).

Ужас Данвича

Горгоны, гидры и химеры, страшные сказки о келено[28]

и гарпиях могут быть плодом суеверного ума, но ведь все эти существа населяли его и раньше. Это транскрипты, прообразы – архетипы внутри нас самих, и они вечны. Как иначе могло так мощно воздействовать на нас все то, чему якобы совсем нет места в привычной реальности? Быть может, эти образы вызывают в нас естественный ужас в силу того, что их потенциальные воплощения кажутся способными причинить телесный вред? О, эта – меньшая из причин! Ужасы эти старше, они куда древнее, чем тело человека… Иными словами, они так же существовали бы, даже если бы этого тела не было. То, что рассматриваемый мною страх имеет чисто духовную природу, равно как и то, что становится он лишь сильнее и беспредметнее, отрываясь от приземленных понятий; то, что является нам уже в безгрешном младенчестве, – все это трудности, преодоление которых позволило бы приобщиться к сути нашего доземного бытия и окинуть мимолетным взглядом ту страну теней, что была до появления человека.

Чарльз Лэм[29], Ведьмы и иные ужасы ночи

I

Когда путешественник в северо-центральном Массачусетсе ошибается развилкой на перепутье к Эйлсбери-Пайк, сразу за Динс-Корнерс, то попадает в любопытный пустынный край. Земля взбирается ввысь, а каменные стены, окаймленные порослью шиповника, все теснее и теснее жмутся к колеям пыльной извилистой дороги. Деревья там кажутся слишком большими, а дикие сорняки, ежевика и мятлик растут пышно, что нечасто встречается в населенных районах. В то же время засеянные поля выглядят необычайно редкими и бесплодными, а разобщенно стоящие тут и там дома все как один ветхие, убогие, допотопные. Трудно объяснить, почему боится путешественник спросить дорогу у одиноких согбенных фигур, выходящих на порог своих грустных жилищ или же бредущих по каменистым прогалинам. Фигуры эти до того молчаливы и скрытны, что кажется, будто на них лежит печать неприкасаемых – с такими лучше и вовсе дел не иметь.

Когда подъем дороги открывает вид на горы, вздымающиеся над густым лесом, чувство странной тревоги усиливается. Вершины у тех гор чересчур скругленные и симметричные, будто бы и не природой образованные, а как подумаешь чем или кем – так проберет холодок. Свет с неба порой с особенной ясностью вырисовывает причудливые круги высоких каменных столбов, которыми увенчаны те горные гряды. Путь иссекают ущелья и овраги непонятной глубины, а на грубые деревянные мосты не ступишь без опаски. Когда дорога снова устремляется в низину, справа и слева от нее встречаются вызывающие дрожь болота, особенно страшные в сумерки, когда поют невидимые полчища козодоев и бесчисленные светлячки танцуют под хриплое кваканье жаб. Тонкая сияющая линия верхнего течения Мискатоника странным образом напоминает змею, извиваясь меж подножий гор-куполов, – у тех куда более приметны лесистые склоны, нежели коронованные камнем верхушки. Эти стены из камня столь мрачны и круты, что невольно хочется держаться от них подальше, но нет, увы, дороги, которая увела бы в сторону.