Шмуц

Рейзл в группе с Брайаном Джонсоном и Джейсоном Ли. Поскольку группы студентов уже разбрелись по аудитории, профессор Старр просит их выйти и обсудить задание в коридоре. Рейзл выходит в коридор и становится частью странного треугольника: азиат, чернокожий и хасидка. В колледже довольно много студентов-азиатов и довольно мало чернокожих. Хасидов почти нет. Помимо «Борсалино», Рейзл видела всего двух парней в шляпах, цицитах, темных костюмах, с бородой – скорее всего, любавические[50]. Плюс она сама.

Рейзл не представляет, что сказать своей новой группе. Джейсон читает задание на своем ноутбуке, Брайан смотрит на нее. У Рейзл чешется обратная сторона коленок, спрятанных под колготами, но она не поправляет одежду, чтобы лишний раз не привлекать внимание к закрытым ногам. Она смотрит вниз, на свои черные ботинки и белые кроссовки однокурсников, у Брайана они высокие. Рейзл ждет, пока кто-то нарушит тишину.

Джейсон здоровается с ней и протягивает руку. Рейзл чуть отодвигается – нельзя касаться его мужской руки, – но останавливается, не зная, что делать. Ей не хочется его обижать.

Джейсон сам спасает положение. Он передвигает руку к Брайану, тот хлопает его по ладони. Рейзл видела в кампусе разные хлопки, когда один хлопает ладонь другого, поднимая или опуская руку, и много других жестов, которые она не умеет трактовать.

Брайан смеется, Джейсон преувеличенно трясет рукой, будто его пальцам больно. Рейзл улыбается их шутке, но собственные руки держит при себе.

Брайан засовывает руку в рюкзак и, покопавшись там, достает шоколадный батончик. Протягивает его товарищам по команде, спрашивая:

– Хотите?

Рейзл застывает, глядя на шоколадку, которую Брайан направляет на них с Джейсоном. Шоколадка в коричневой обертке с серебряными буквами поблескивает под флуоресцентными лампами. Она всматривается в лицо Брайана, чтобы решить, что делать. Он улыбается ей, дружелюбно, но как будто со знанием, едва ли не с насмешкой. Он смеется над ней? Может быть. Она чувствует, что над ней можно посмеяться – натянутое, напуганное лицо, будто она сейчас отпрыгнет от какой-то шоколадки.

Это кошерный батончик. Она знает его вкус. Джейсон не хочет шоколадку, и Рейзл, конечно, тоже откажется. Вежливо. Скромно. «Нет, спасибо». И отвернется. Нет, спасибо, и никаких прикосновений.

Но она не отводит взгляд. Ей не хочется обижать его. Один выдох, ее плечи опускаются. Лицо расслабляется.

А что, если сказать «да»?

Она протягивает руку, Брайан передает ей батончик. Каким-то чудесным образом их пальцы не касаются друг друга, только шоколадки. Рейзл раскрывает упаковку и отламывает кусочек. Она тихонько шепчет маленькое благословение: шеаколь нихъя бидворой. По Чьему слову возникло все. Батончик Брайана входит в это «все».

Знакомый, чересчур сладкий вкус. Надо сказать «спасибо», но из-за клейкой текстуры шоколада она не может оторвать язык от неба.

– Круто, – говорит Брайан. – Думал, ты откажешься.

Рейзл кивает, все еще со ртом, полным шоколада.

– Был уверен, что откажешься, – продолжает он. – И что ты не стала бы говорить со мной, если бы нас не объединили в группу. Потому что евреи расисты, – добавляет он.

Рейзл проглатывает.

– Ра-систы? – запинается она. Она знает это слово. Оно есть в студенческом справочнике, об этом говорил профессор. За это их могут исключить из колледжа.

– Да, расисты, – повторяет он. – Резко против черных.

Рейзл думает над его словами. Она никогда не спрашивала себя, почему у нее нет черных знакомых, просто принимала это как данность. Но сейчас она вспоминает, как много лет назад они в Песах всей семьей пошли в зоопарк в Бронксе[51], и мами схватила сумочку, висевшую на ручке двойной коляски Гитти и Йосси, и убрала ее в корзину внизу, под детское одеяло и бутылочки, когда мимо них прошла черная семья. Вспоминает, что мами всегда стоит в метро, никогда не объясняя почему, когда единственное свободное место – в ряду с черным мужчиной.

Шоколадка переворачивается в ее желудке. Она угрожает выйти наружу, как эти старые воспоминания.

– Йа, – признает Рейзл. Ей хотелось бы сказать, что это неправда, но, судя по всему, Брайан прав, во всяком случае относительно ее семьи. От этого осознания ее щеки наливаются красным, огонь пробегает по лбу, по скальпу. Это так же постыдно, как сказать, что она его любит, – сказать то, что является противоположностью любви.

– Это факт, – говорит он, чуть выдвигая подбородок. Рейзл опускает глаза на надломленную шоколадку, будто спасение от этого стыда находится где-то в обертке, еще не до конца снятой. Евреи против черных, она еврейка, значит, она должна быть против черных? Но при этом она не против Брайана? Может ли быть так, что Брайан против евреев, но не против Рейзл?