Шмуц

Она так долго боялась того, что знает, но сегодня ее охватывает куда более ужасный страх: она трясется от ужаса, потому что не знает ничего. Все, что она смотрела, не подготовило ее к этой слепоте, к бескрайней неизвестности, заключенной в мужчине рядом с ней. Тяжесть, которая скоро нависнет над ней, – она ее боится. Она чувствует себя маленькой, слабой, боится, что ее тело не справится с задачей жены. Это будет не как с Соло на пляже – она не сможет откатиться, не сможет изо всех сил закричать «найн!». Вдруг Мойше как-то почувствует, что она его опередила – порно, страшная клюка ребецин, Соло у нее во рту? Вдруг Мойше может видеть ее воспоминания, как зейде мог видеть ее сны? Стыд мешается с головокружением, она чуть не падает в обморок. Ей хочется поговорить с Подгорец, прямо здесь, под хупой, под тяжелой вуалью, и к ней приходят слова – не слова молитвы, не обеты из брачного контракта, не благословения, не служебные слова – вопросы. Ей хочется разговора, не того, который открыл бы ей решение, но подарил бы возможности, дал подсказки, разгадки ее самой. Если бы тут была Подгорец, Рейзл не сдерживалась бы, не хитрила, не вынуждала Подгорец угадывать. Она наконец-то рассказала бы ей все. Что она не видит Мойше, но чувствует его всем телом, что от его силуэта исходит тепло, что его запах, теплый и мускусный, прорывается через запах горячего воска от свечи, как и – хоть и слабее – запах роз, которые она когда-то, возможно много лет назад, выбрала из фотографий цветочных композиций. Она рассказала бы Подгорец, какой у него низкий голос по ту сторону ткани, мелодичный, но не мягкий, а уверенный и четкий, когда он объявляет, что она теперь священна для него по вере Моисея и Израиля. Что ей нравится, как его пальцы надевают на нее кольцо – его первое маленькое прикосновение к ее телу.

Но он тут же убирает руку. У него теперь другое дело – разбить стакан. Мгновение стоит тишина, и Рейзл представляет Мойше, его поднятое колено, как он готовится опустить ногу.

Ты чувствуешь себя этим стаканом, Рейзл?

Ее зубы стучат, хоть ей и не холодно, пот скапливается в подмышках под сатином и шифоном, слезы стекают по щекам, оставляя мокрые дорожки. Завернутая в белое платье, как в белый платок, она вот-вот окажется под пяткой мужества и традиции, она желает этого сама: пусть его вес ее раздавит. Пусть она разобьется, пусть ее осколки режут острее стекла, пусть сосуд, проносивший ее через прошлое, уничтожится, пусть ее никто никогда не сможет собрать и склеить, как раньше, пусть ее уничтожение будет полным, псалом порноневесты, пусть она сломается и станет новой.

Стакан разбивается, раздается оглушительное: «Мазаль тов!» Она замужем. Теперь пути назад нет, все эти люди слишком счастливы, вуаль поднимают, но не слишком быстро, ее подталкивают, куда она не видит, и наконец вуаль снята, перед ней мелькают лица ее родителей, братьев, размытого прошлого, сестра целует ее и толкает вперед, вперед, к комнате, в которой стоят два блюда с едой, шнапс, два стула – приглашение для них побыть наедине, приглашение попробовать то, чего они никогда не пробовали.

«Кажется, ты счастлива, Рейзл. И немного напугана».

Подгорец никогда не умела подбадривать. Подгорец не верила в ложные обещания. Она никогда не говорила: «Все будет хорошо» или «Ты с этим справишься». Наверное, для работы дока лучше, если кто-то с чем-то не справляется.

Но что будет в этот раз?

«Смотрите, – сказала бы она Подгорец. – Лечение сработало. Я замужем!»

Но Подгорец, как всегда, растворяется в тишине. Сеанс окончен. Как всегда, после терапии остается истина под истиной. Остается то место в ее голове, которое она скрывает от доктора Подгорец, которое сама едва ли знает. Мысль, которой нет. Есть только факт: смартфон, вшитый в гигиеническую прокладку, одну из многих в коробке, интернет в целости и сохранности в ее коробочке гигиенических принадлежностей – там, куда не полезет ее новый муж; там, где Подгорец не подумала бы посмотреть. Сейхелфон – ее. Оплачен наличными.

Рейзл делает глубокий вдох и опускает подол платья по обеим сторонам стула, пока Мойше разливает шнапс.

* * *

Рейзл улыбается ему и берет стакан.

– Ше-а-коль!

– говорят они одновременно, и от обжигающего шнапса Рейзл чувствует себя живой. После целого дня поста у нее чуть кружится голова. Мойше произносит ха-моци и протягивает ей хлеб, и они, голодные, недолго едят в тишине. У них мало времени. Вскоре в дверь стучат – напоминают, что сотни гостей ждут, когда можно будет станцевать перед невестой.

– Айн минит, – кричит Мойше.

Он достает маленький легкий платок из кармана пальто и промокает бровь, затем надевает штраймл. Он такой красивый, соболиный мех переливается у него на голове, такой высокий и величественный.

Но его прекрасная шляпа сидит криво, и Рейзл хочется ее поправить.

– Можно? – спрашивает она, указывая на нее.