– Значит, ты покидаешь ряды девственниц? – Сэм кладет в рот ложку мороженого, на ее губах остается шоколадный след. – Соло сказал, ты с ним отказалась, – пластиковая ложка скрипит, Сэм наклоняет ведерко, чтобы собрать остатки мороженого под более удобным углом. – Берегла себя для… как ты сказала? Мойше?
–
Сэм наверняка видела их грузовики.
– А почему не стала с Соло?
– С ним я не хотела, – говорит Рейзл.
– А с этим Мойше будешь, получается? Ты должна, да, раз замуж выходишь?
Должна. Хочет. Должна.
–
– Это надо через дырку в простыне делать?
– Через дырку? – переспрашивает Рейзл.
– Я на шоу Опры слышала, что хасиды трахаются через простыню с дыркой, но хасидские женщины, которые там были, сказали, что это неправда. Это был бы пиздец, так что надеюсь, что это неправда. Короче, поздравляю.
– Спасибо, – смущенно отвечает Рейзл, не зная, что сказать дальше. Они молчат, и Рейзл слышит, как Сэм ложкой выскребает остатки мороженого.
– Какие курсы берешь в этом семестре? – спрашивает Сэм.
– Я ничего не беру. Я работаю на полную ставку.
– Что? Я думала, ты увольняешься. Хотя откуда бы у тебя еще взялись деньги?
– Я хотела уволиться. Но не уволилась. Нам нужны деньги, чтобы платить за квартиру.
– Как и всем, – тихо говорит Сэм.
– Ты не живешь у родственников?
– Нет, – Сэм отводит взгляд в сторону. – Хочешь еще мороженого?
– Мне нельзя, – говорит Рейзл. – Ну, понимаешь, платье.
– Точно, платье. Оно узкое? Сексуальное?
Рейзл снова краснеет. Свадебное платье, пожалуй, не узкое, но больше «по фигуре», чем остальная ее одежда. Она надеется, что Мойше посчитает ее сексуальной. И что Сэм, если бы она могла его увидеть, тоже бы так подумала.
Внутри у Рейзл все переворачивается, желудок опускается, и дело не в мороженом. Как она будет без Сэм? Когда никто не спросит про сексуальность платья?
– Все будет хорошо, Бритва, – говорит Сэм. – Этого парня я, конечно, не знаю, но ты сильная. Очень сильная.
Щеки Рейзл так полыхают, что кажется, будто с них сейчас слезет кожа. Возможно, это их самый долгий разговор; кажется, они могут сидеть за этим маленьким столиком под светом и гулом флуоресцентных ламп бесконечно. Кажется, что их разговор может длиться вечность.
Но внезапно он кончается.
– Пойдем, – вскакивает Сэм. – Черт, я без зонта.
Теплый влажный воздух наконец разродился дождем.
– Возьмем мой, – предлагает Рейзл. – Пойдем вместе.
Она толкает дверь, напирая всем телом, чтобы сильный ветер не загнал их обратно.
Они на минуту останавливаются, понимая, насколько сильный сейчас дождь и что они точно промокнут насквозь. Тут, под двойным небом зонтика и навеса над входом в магазин, Сэм целует Рейзл. Это не случайный, не легкий прощальный поцелуй. Настоящий поцелуй в губы, влажный от желания. Сладко-соленый, со вкусом миндаля и маршмэллоу, шоколадный, липкий, и Рейзл хочет еще, хочет больше, хочет еще немного этого мороженого, хочет, чтобы прощание не заканчивалось. Но Сэм берет ее под руку и тянет вперед по тротуару – автобус отходит.
Конец свиданиям
Хотя профессор О’Донован и завалил Рейзл, он рассказал ей важное правило: если пьеса кончается свадьбой, это комедия, а не трагедия. Но под свадебным навесом Рейзл страшно. Она весь день постилась, а сейчас, после заката, ее лицо закрыто, мать ведет ее к жениху, затем проводит семь раз вокруг него. У Рейзл чуть кружится голова от поста и поворотов, она вцепляется в Теилим, подаренный Мойше, но не смотрит на него. Скрытая полупрозрачной вуалью, шепчет выученный наизусть Теилим, псалмы Давида поднимаются под тяжелой тканью, как второй слой колыхающегося кружева. Наконец хождение кругами прекращается, но, остановившись, она чувствует себя только более шатко. После благословения на вино она слышит, как Мойше его глотает, затем шаркание обуви – это ее мать подходит, чтобы приподнять вуаль, и вот бокал у ее губ. Эта комедия – танец тех, кто может трогать невесту и кто не может, – для того, чтобы все законы были соблюдены, бокал вина наклоняется слишком быстро, вино капает с ее подбородка, будто она пьяница, и она чувствует себя
Вино ударяет в голову, пробуждает страх, который она никогда раньше не испытывала. Она страстно молится, но псалмы ее не успокаивают.