Sindroma unicuma. Finalizi

Папенька ведет себя в высшей степени корректно, как радушный хозяин. Он запросто пожал руку Мэлу, и тот ответил также непринужденно. А мне непривычно видеть полуулыбку отца, его сдержанное терпение и покорность истязаниям распорядителя Иванова. Более того, меня выбивает из колеи домашность родителя, и я не могу сосредоточиться и собраться с мыслями. Оказывается, мой отец умеет смеяться, шутить и рассказывать бородатые анекдоты! Но все эти годы он предпочитал оскорблять меня у выказывать презрение. За что? За то, что не оправдала надежд? Разве я виновата, что родилась не той, кем притворялась до недавнего времени?

Нужно отвлечься. Прочь негативные эмоции! Они написаны на моем лице, и фотографии послушно зафиксируют их.

Радует, что распорядитель не замечает Мэла и не проводит параллель между его присутствием в доме Влашеков и мной. Мачеха выглядит громоздкой. При высоком росте она крепко сбита телом, а тяжелый подбородок лишает ее женственности. Зато блеск драгоценностей и профессиональный грим восполняют потерянное.

Пока что мне не удалось обменяться с родственниками и парой фраз, чему я тихо радуюсь. Нас водят по разным уголкам, Иванов ищет подходящий антураж и злится, оттого что не может подобрать тот самый, особенный ракурс, который сразит читателей газет наповал.

— Перерыв пять минут! — кричит распорядитель, и три фотографа опускают объективы, нацеленные на Влашеков.

Сколько можно мучить? Нащелканными снимками можно торговать как сувенирами на каждом углу.

Иванов приклеивается к папеньке, и они, оглядывая зеленеющие окрестности в пределах, огороженных решеткой, размахивают руками как полководцы перед судьбоносным сражением. В моих руках возникает запотевший бокал с соком.

— Прошу. — Мэл предлагает мачехе аналогичный прохладительный напиток. Та величественно кивает, принимая.

— Ну, как? — отводит он меня в сторону.

— Никак. Всё одеревенело.

— У тебя много общего с отцом. Раньше я не замечал, а сейчас четко увидел, — делится наблюдением Мэл.

— Ты путаешь. Я — копня мамы. — Делаю глоток и глажу лацкан его пиджака. — Спасибо. Спас меня от обессиливания.

Мэл рядом. Мы невзначай касаемся друг друга и мимолетно переплетаем пальцы.

— У вас одинаковые профили и одинаковые жесты, — показывает он. — Вы очень похожи.

Если Мэл рассчитывает выбить слезу умиления, то пусть не надеется. Не испытываю гордости оттого, что чей-то внимательный взгляд выявил сходство с отцом. Я — мамина дочка.

Следующий плацдарм для фотоэкзекуции — беседка, укрытая ветвями плакучей ивы. Техники перетаскивают осветительные приборы, фотографы ищут нужный ракурс, гримеры пудрят лицо мачехи, стилисты поправляют прическу.

Осточертело всё, потому что бессмысленно, и не видно конца и края. А я устала. И бояться перестала. Поначалу не решалась лишний раз взглянуть на отца, избегала встречаться глазами с его женой. А потом сообразила; если буду вздрагивать от каждого случайного прикосновения, Иванов заподозрит неладное. Общественность думает, что за забором у Влашеков царит семейная идиллия. Падчерица советуется с мачехой как с лучшей подружкой, боготворит папеньку и перезванивается с братом и сестрой по сто раз на дню. Кстати, последних не видно. Может, и к лучшему. Все равно не узнаю родственничков. Наверное, отец удалил отпрысков, чтобы не влипнуть в казус на виду трех десятков людей.

Что мешает ненавязчиво поинтересоваться: "А где брат? И куда запропастилась сестра?" Но я молчу. Нема как рыба. Язык не поворачивается. Зато рот улыбается заученно, аж скулы ломит. Этот дом мог быть моим. Я могла жить здесь. Бегала бы по дорожкам или каталась на велосипеде, обливалась бы из шланга, свистнутого тайком у садовника. Мечтала бы, покачиваясь на качели. Что такое справедливость? По какому принципу дарует блага одним и отбирает у других? Вовсе я не завидую. Живите в богатстве, купайтесь в роскоши, властвуйте — дело ваше. А мое сокровище хранится в сердце. Его размеры огромны, а блеск нестерпим. Я делюсь им бескорыстно с Мэлом и с мамой.

— Внимание! Съемка! — оглашает Иванов, и опять щелкают затворы фотокамер.

Теперь отец прислонился спиной к столбу, поддерживающему крышу беседки. Мачеха — справа. Мое место — слева, на краешке перил. Неожиданно я теряю равновесие, а заодно и ориентацию в пространстве. Это папуля сгреб меня и супругу в охапку, прижав к себе.

— Отлично! — потирает руки просветлевший Иванов под бешеное щелканье фототехники. — Прекрасно!

Минута, — и отец ослабляет объятия. На моем лице написаны все оттенки потрясения. В отличие от распорядителя не вижу ничего прекрасного в спонтанном порыве папеньки. Наверняка на снимках проступит, как в немом кино, хронология моего крайнего изумления: рот в виде буквы "о", выпученные глаза, испуганный взгляд.

Иванов доволен. Он похож на кота, объевшегося сметаны.

— Отбой! Складываемся! — оглашает распорядитель и пожимает руку отцу.

Красный шар солнца затерялся среди листвы. Вечерние тени удлиняются.

Фотосессия окончена.