Синие погоны

Школа мне не давалась, оценки в первом классе не ставили, ставили погодные условия и мне отмечали тучи вместо троек и тучи с дождем вместо двояка. Родители злились на меня, а дальше второй и третий и последующие классы. До третьего я учился в Сухарях. Учился плохо, уже получал оценки и их можно хоть как-то замазать в дневнике, меняя трояк на пятак, но меня разоблачали. В школе меня дразнили, а я дразнил в ответ. Был в классе один такой парнишка, очень уж умный, но был он как все и дразнились без задней мысли, искренно, но в шутку, и я его дразнил также, как и было, в шутку, но искренне, тогда еще не говорили «по-братски». А потом в школу пришел его отец, позвал меня выйти и после его «привет, как дела, как поживаешь» пригласил меня сесть с ним на лавке в коридоре, где бегали все школьники на перемене. И тогда он сказал «слушай так, урод, если ты еще раз моего сына тронешь, я оторву тебе руки, падла». Видимо, сынок его нажаловался, хотя я и не думал, что ему было больно. Это было то начало в моей жизни, когда я стал видеть лицемерие, ведь этот папаша улыбался мне, перед тем как отвел в коридор (интересно, он репетировал этот сценарий для игры одного актера), я стал бояться всего, да по многим причинам боялся, но это положило начало моим страхам хоть как-то выделяться и доверять людям. И был я тогда в первом классе, вот где тучки были настоящие. Но я стерпел и никому об этом не сказал. Стоит ли говорить, как я испугался, не то слово как. Я поверил каждому его слову, я стал бояться искренности людей, меня сильно впечатлило, как потом впечатлили и найденные видеокассеты на полке в дни, когда у меня были каникулы, а родители на работе и я предоставлен сам себе дома.

Я выходил во двор и гонял мяч, подбирал окурки сигарет, потому что сигареты нам не продавал никто, слишком маленький поселок и все меня и родителей знали. Докуривали за зажиточными в подвалах хрущевок, там трубы теплые, а в этом поселке ничего кроме хрущевок и не было. Я так хотел научиться курить и не кашлять, что в этом желании и познании обжег губу, когда сигарету поднес не той стороной. Так, к слову и в первый класс пошел с зеленкой на губе. Так меня и снимал оператор, проходя мимо линейки и зависая над каждым из нас, стоящих в шеренге на школьной линейке. Эта кассета с сюжетом меня не впечатлила как порно на полке.

В восемь я нашел на той же полке где порно и блокнот, а в блокноте тысяча рублей, двумя банкнотами по пятьсот и в день находки я кутил, со мной дружили всем двором, я всем покупал подарки, какие-то пластиковые пистолеты, часы «Montana», на второй день я тоже кутил. А на третий была обнаружена пропажа и моя кража. Наказан я был до конца года, я сидел под домашним арестом и выходил только к окну, наблюдая за дворовыми матчами ровесников. Попутно отец избивал меня ремнем. Армейская жилка отца проявлялась в сильных ударах по моей заднице, и эта бляха, которой отец гордился, как он ее натирал до блеска в армии, наконец-то была приведена в действие по моей жопе. Интересно, думал ли он, что спустя годы после своей службы, сохранив бляху и дембельский альбом, именно бляху он применит ко мне, а альбом этот станет показывать мне мать, при этом говоря «смотри какой был твоей отец». Да, ничего такой, перекачен и даже кубики пресса были, в мои восемь лет, когда отец меня дубасил, кубики у него тоже были, как и топорщащиеся бицепсы в моменты взмахов надо мной ремня.

Но гадить я не перестал, поскольку нечего было делать, я под домашним арестом, внутри меня кипел ураган. Курить я не перестал и находил на другой полке аккуратно спрятанные сигареты матери и в момент отсутствия родителей снова курил на балконе. А поскольку мы жили на втором этаже хрущевки, сверху соседка тоже стояла на балконе и смотрела сверху на меня, облокотившегося у окна и жадно курившего тлеющую сигарету.

Мать с отцом приходили с работы поздно. Еще когда я был в саду, меня забирали последним, машины у них еще не было, а автобус ходил строго по расписанию, которое не совпадало с высвобождением меня из стен малолетнего воспитания. Приходя домой, мать стряпала ужин и разговаривали они только о работе, я не понимал их разговоров, ничего не понимал, чтобы хоть как-то уделить мне внимание отец или мать спрашивали у меня «как дела, что в школе?», словом, эта фраза преследовала меня вплоть до окончания школы, до моих семнадцати. Я все еще жил с ними.

Мой дед подарил отцу машину, для тех времен машина действительно классная, шестерка жигулей, такая вот, желтая и с красивым номером. На этой машине всей семьей мы ездили на море, в Саратов к бабушке и деду, отец ездил на работу и мать возил туда же, работали они снова вместе.