Синие цветы I: Анна

– Это будет весьма проблематично сделать, учитывая, что не только отца Нивеля, но и самого Нивеля скорее всего в природе не существует.

– Как ты можешь быть уверен?

– Я не уверен. Но считаю, что мало кто из мальчишек станет прикрывать шляния другого, не зная причины его исчезновений. А в данном случае и зная.

– А если все-таки…

– Его проблемы. Надо было лучше прятать свой хвост, чтобы не попасться. Если у него достаточно мозгов, он сумеет выпутаться с максимальной пользой для себя. Я бы сумел.

Науэль продолжил блуждания по дому, то появляясь в поле моего зрения, то исчезая. Музыка и шоколадная паста не давали ему покоя. Я подавленно ожидала завершения. Все открывшееся сегодня оставило у меня болезненное ощущение ушиба – словно я свалилась с большой высоты и все еще лежала, слишком оглушенная, чтобы встать. Взяв одну из сигарет Дитрека, оставленных на журнальном столике, Науэль поскоблил ее сбоку, развернул бумагу и высыпал табак на стол.

– Одна проблема, когда пишешь на папиросной бумаге – она легко рвется. Зато она очень тонкая, и записку легко свернуть так, что она станет маленькой, как ноготь, – Науэль умудрялся одновременно говорить, выскабливать из банки остатки пасты и выводить мельчайшие буквы своей любимой розовой ручкой с медвежонком на колпачке. Завершив, он осторожно сложил прозрачный белый листок. – Видишь? Ее будет сложно найти.

– Это записка его жене? Что ты написал?

– Скажем так, я предоставил ей возможность выбить грязный матрас.

– Ты нашел что-то еще?

– Нашел, – ответил Науэль кратко, исчезая в дверном проеме, и вскоре я услышала, как он чихает в отдалении. – Представляешь, он пользуется все тем же одеколоном, на который у меня аллергия, – сказал он, появляясь снова. – Я нашел сверхустойчивую помаду. Ей почти не пользовались. Неудивительно. Это первый случай, когда реклама говорит правду. Эта помада действительно не сотрется, причем не только при поцелуях, но и когда вы очень упорно пытаетесь ее смыть. Снимается вместе со слоем кожи, который, впрочем, легко отделяется, потому что помада ужасно сушит. Классная вещь, даже выкинуть противно, – он остановился и окинул взглядом светлую стену, без фотографий и картин. – Меня угнетают бежевые обои. Надо их как-нибудь украсить.

– Может, лучше оставить как есть? – боязливо предложила я, но Науэль уже провел первую размашистую линию ярко-красной помадой.

На обоях расцвела широкая, издевательская улыбка (чем-то неуловимо науэлевская) – крупные зубы между ярко-красными губами. Науэль сделал музыку громче (Фиерс пела о виноватых удовольствиях) и нарисовал два глаза с пушистыми ресницами («Говорят, людям, рисующим пушистые ресницы, свойственна истеричность», – прокомментировал он). Слегка прищуренные, глаза смотрели пристально и ехидно. Я ощущала себя провинившимся ребенком, Науэль подергивался под музыку, а неожиданно вошедший в комнату Дитрек совершенно обалдел.

Совладав с собой и шоком, Дитрек метнулся к проигрывателю и злобно ударил по кнопке. Музыка схлынула, как вода, но судя по жизнерадостной улыбке Науэля, в его голове продолжали звучать веселые песенки.

– Привет, – сказал он любезно. – Я только приступил к раскрытию очередного своего таланта. Если ты подождешь, я закончу.

– Твои деньги, – Дитрек выглядел так, как будто постарел лет на пять за полчаса отсутствия. Его мокрые волосы прилипли к голове, и весь он казался каким-то неказистым и жалким.

– Это мне? – восхитился Науэль, сгребая стопки банкнот без тени почтения к сумме. – Но за что? Неужели сегодня мой день рождения?

– Убирайся, – процедил Дитрек.

– К сожалению, мы вынуждены тебя оставить, – вздохнул Науэль.

Дитрек проследовал за нами на крыльцо. Видимо, он хотел проследить за Науэлем, чтобы тот не натворил что-нибудь еще. Науэль был сама бодрость. Его улыбка и волосы искрились, как первый снег, карманы оттопыривались, набитые деньгами. Дитрек являл полную апатию внешне и бушевал внутренне.

– Я перерою весь дом, обыщу все закоулки. Я уверен, что ты оставил подарочек, намереваясь испортить мне жизнь. Но тебе не удастся.

Науэль запрокинул голову, и свет лампы позолотил его лицо.

– Дождь кончился… звезды. А твою жизнь мне портить ни к чему. Ты сам вырыл себе большую яму… счастливого падения! Нашел бы способ поумнее дотянуться до детишек, благодетель. Что ты наплел ему? Что от него зависит благосостояние семьи, следовательно, можно и потерпеть немного? Меня тошнит от тебя. Знаешь, почему я пришел? Упоминание о тебе попалось мне в газете. Получается, ты еще и неудачник, кроме того, что сволочь. Не думай, что тебе удастся свернуть все так просто. Я знаю его номер телефона, и нет никаких проблем узнать его адрес. Ты продолжишь оплачивать его учебу, но оставишь его в покое. Врубился? И если когда-нибудь… я решу проверить, как у него дела… и что-то мне не понравится… То, что было сегодня, покажется тебе праздником.

Мы отошли уже шагов на пять, когда Дитрек закричал, осипший от ярости: