Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости

Максим: Есть история про раббана Афнимарана, который тоже был мистиком. Монахи взбунтовались против него, свергли его с настоятельства, положили на носилки и вынесли с поминальными песнопениями из монастыря (имея в виду, что он умер, он больше никто). Они выбросили его на пастбище для ослят, то есть как бы с максимальным бесчестьем выгнали с должности. Что делает Афнимаран? У него не было фейсбука, был бы у него фейсбук – он ничего бы не стал писать, судя по его мистической доктрине. Он пошел и основал новый монастырь, вокруг него снова собрался круг учеников, и его учение продолжило распространяться. Вот это пример действия. В тишине сирийских мистиков мне всегда слышался призыв к действию. Когда они живут в келье или вовсе уходят в дикие места, они ни с кем не общаются, ни на что не реагируют – ни на политические события, ни на личные. Но когда жизнь этих мистиков выбрасывала из их келий, они показывали пример того, как нужно действовать. И меняли реальность теми способами, какими могли это сделать. Они следовали доктрине Феодора Мопсуестийского, по которому слова «да будет воля Твоя на земле, как на небе» из молитвы «Отче наш» – это не пассивное принятие обстоятельств в духе присказки «на все воля Божья», а намерение землю преображать[65]. Поэтому оборотная сторона сирийской мистики – это побуждение к поступку.

Филипп: Это и есть добродетель мужества, о которой мы говорили?

Максим: Решительность действия – это проявление мужества. Исаак Сирин не пошел бы, видимо, на городскую площадь и не стал бы высказываться. Но вот, например, я молодой сирийский мистик, который хочет следовать по его стопам. И сначала я думаю так: «Я не буду высказываться, потому что Исаак Сирин учил не вмешиваться в политические дела». Но тут я оглядываю свою душу и вижу: «А ведь во мне говорит помысл трусости. Я-то на самом деле просто боюсь это сделать – а сам ссылаюсь на опыт Исаака Сирина». Сирийские мистики, следуя за Евагрием, ожидали от человека мужества. Ведь для того, чтобы бросить все и уйти в пустыню, нужна была смелость. Если я не достиг уровня Исаака Сирина, и не могу полностью отрешиться от всего, и при этом вижу в себе помысл трусости, я должен его преодолеть. И если я в своем монастыре или городе ношу какое-то священное звание или имею полномочия говорить, я выхожу и говорю: «Бисмилляхи рахмани-р-рахим», «Во имя Бога милостивого и милосердного (это, правда, по-арабски, но они уже переходили на арабский тогда), я свидетельствую, что этот поступок несправедлив». Это тот вариант событий, который я могу себе представить. И в то же время, как я уже сказал, даже самые затворнические из мистиков, когда требовала ситуация, так или иначе действовали.

Филипп: Это тот способ превращения, казалось бы, бесплодного, несчастного, обреченного гнева в какую-то новую субстанцию, а именно в мужество.

Максим: Да, потому что мужество – это добродетель раздражительной части души, которая отвечает за трансформацию: трусости – в смелый поступок, истерики – в ровный, спокойный жест наставника, обиды – в действие, направленное на преображение реальности. Это модель, вытекающая из сирийской мистики.

Глава 4

Природа зла,

или

Почему Бог допускает эпидемии, войны и прочие ужасы?

Филипп: Мой дедушка писатель Феликс Светов в 1970-х годах написал роман, который называется «Дети Иова». В СССР он, конечно, напечатан быть не мог и ходил в самиздате. Действие известной всем истории переносится в ХХ век. Это довольно страшная книга. Но вообще и библейская Книга Иова – одна из самых страшных книг, которые я читал в своей жизни. История о беспорочном человеке, идеальном праведнике, о котором Сатана поспорил с Богом – что будет, если отнять у него все. Эта книга ставит самый большой и страшный вопрос: «Бог, как ты мог это позволить?» Наши авторы (мне уже хочется сказать «друзья»), сирийские мистики, знали Книгу Иова и наверняка тоже пытались понять, откуда в мире зло?

Максим: Они ее, безусловно, знали. Более того, они сами разыграли сцену, там описанную. Я уже говорил, что это движение возникло в VII веке, в эпоху ожидания очередного конца света, причем тогда оно было особенно сильно. В то время арабы стремительно завоевывали Ближний Восток, и результатом были страшные бойни – буквально реки крови и горы трупов, которые мистики видели своими глазами. Современник Исаака Сирина Йоханнан бар Пенкайе попытался по просьбе своего настоятеля написать краткую историю мира, дать ей религиозное осмысление и понять, за что же их народ постигли все эти бедствия. В своей хронике он следует такой схеме: все, что происходит, – это наказание Божье за грехи людей. На земле накопилось столько грехов, что дальше просто некуда и исход может быть только один: конец света.

Филипп: Но ведь эта идея пронизывает и библейские тексты?