Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости

Максим: Исаак Сирин обращает к нему фразу, которая буквально означает следующее: «Всей своей душой найди способ спасти его». При этом Исаак Сирин осознает, что монах, смягчающий гнев толпы, может обратить этот гнев на себя. Исаак Сирин не отменяет здесь правосудие. Он указывает на тех, кто за правосудие отвечает, но добавляет, что монах в этой ситуации не сохраняет нейтралитет, а всеми силами просит о помиловании: «Пусть примет наказание через других; что касается тебя, то через тебя пусть придет на него добро». Перефразируя эти слова, я сказал бы, что судебная власть отвечает за строгость, а Церковь становится свидетельницей божественной милости. Такая вот социальная модель Исаака Сирина[62]

.

Филипп: А сами сирийские мистики становились жертвами подобных несправедливостей?

Максим: О да. Сирийские мистики очень мешали нормальному статусу Церкви в Аббасидском халифате. Католикос Тиматеос[63]

, тогдашний глава Церкви Востока, беседовал с халифом аль-Махди о вере. Тиматеос, за что я его лично очень уважаю, с одной стороны, не прогибается и объясняет, почему он не может уверовать в Мухаммеда как в посланника, а с другой стороны, он делает реверанс, показывает, в чем, с его точки зрения, ислам достоин уважения, почему Мухаммед похож на ветхозаветных пророков. То есть он, понимая, что рискует своей головой, очень четко выстраивает отношения с халифом. Католикосу было важно показать, что именно его церковь – Церковь Востока, или, как ее еще называли, несторианская церковь, – наиболее совместима с исламским мировоззрением. И тут появляются наши мистики – мощная школа, которая охватывает несколько десятков монастырей. И они говорят, что ты достигаешь созерцания Бога и сам становишься Богом – ты забываешь о себе самом и соединяешься с этим божественным светом. То есть они своим учением о боговидении смазывали картину, которую Тиматеос хотел представить мусульманам, – что христиане Церкви Востока не смешивают Творца и творение. Что это такое? Эти люди мешают нам выстраивать диалог с властью.

Филипп: Да, это подстава.

Максим: Вот именно. Католикосу Тиматеосу было нужно, чтобы эти люди отказались от своих слов. Или же их следует отлучить от Церкви. Эти обстоятельства стали поводом к созыву собора 787 года. И, собственно, Иосиф Хаззайа и Иоанн Дальятский, а также более ранний автор Иоанн Апамейский были преданы анафеме (видимо, уже посмертно, но Иосиф Хаззайа, может быть, и при жизни), а их тексты должны были изыматься из монастырей.

Филипп: Это довольно сильная репрессия для монаха – анафема! Да еще и запрет на память о нем и о его проповеди.

Максим: Да, если угодно, наши мистики оказались диссидентами, которых подвергали преследованиям. Они писали тексты, они полемизировали. Были люди, которые, видимо, от них отказывались и их предавали. У Иосифа Хаззайи был ученик Несторий Нухадрский, который написал его житие. Этот Несторий в какой-то момент от католикоса Тиматеоса получил епархию. И он, прежде чем вступить в эту должность, отрекается от Иосифа.

Филипп: То есть для того, чтобы получить модный приход, он отрекается от своего учителя?

Максим: Даже не приход, отдельную общину, а епархию – большую территориальную единицу. А после смерти католикоса Тиматеоса пришел патриарх Ишо бар Нун. Он был как раз последователем Иосифа Хаззайи и все эти анафемы снял. Как всегда бывает: после периода репрессий приходит другой период. И до нас дошел еще один текст, в котором Несторий свидетельствует верность учителю. Может быть, Несторий в этот момент почувствовал свободу и стал говорить: «Да, я ученик Иосифа Хаззайи, носитель традиции». Может быть, все было как-то иначе, мы не знаем[64].

Филипп: Какая потрясающая история. А были истории, когда с мистиками так поступали при жизни? Как тогда они справлялись с гневом, вызванным несправедливостью?