Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости

По-моему, все простит Бог, кроме «безрадостности», которая состоит в забвении того, что Бог сотворил мир и спас его… Радость эта – не одна из «составных частей» христианства, это его «тональность», пронизывающая собой все – и веру, и «мироощущение». Там, где нет радости, христианство, как и религия, становится «страхом» и потому – мучением. ‹…›

«Мир сей» – веселится, но он как раз безрадостен, ибо радость (в отличие от того, что американцы называют fun) может быть только от Бога, только – свыше. Но потому и христианство вошло в мир как радость. Не только радость о спасении, но спасение как радость. Только подумать – мы каждое воскресенье «трапезуем» со Христом, «за Его трапезой, в Его Царствии», а потом погружаемся в свои «проблемы», в страх и мученье… Бог спас мир радостью, «но печаль ваша в радость будет», «и радости вашей никто не отнимет от вас…».

Мне дико нравится, что мой любимейший Шмеман так перекликается с вашим любимейшим Сирином и они как будто говорят одну длинную мысль – про радость. Но меня смущает намек на принуждение к радости, от которого недалеко до токсичного «будь на позитиве», «всегда улыбайся» – вот этого всего. Я очень надеюсь, что этого нет в тех традициях, о которых мы с вами разговариваем.

Максим: Нет, здесь речь не о том, чтобы растягивать улыбку на лице, глядя в зеркало. Тут нужно вспомнить, что в своих первоисточниках, по крайней мере на уровне новозаветных текстов, христианство – это религия радости. В Ветхом Завете пост характеризуется как период смирения, уничижения и, кроме того, как время полного воздержания от еды, что, разумеется, не способствовало особой радости. Христос же говорит в Нагорной проповеди: «А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое»

[198]. То есть не делай лицо унылым, не демонстрируй свою грусть и скорбь. Будь постящимся тайно, а внешне будь веселым и радостным.

Филипп: При этом ведь бытует мнение, будто Иисус, обладая высоким чувством юмора и остроумием, никогда не смеялся?

Максим: Мы не знаем, смеялся ли Христос, но то, что он радовался, в канонических Евангелиях упоминается неоднократно. Апостол Павел тоже говорил: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите»[199]

. Это очень сложный вопрос: почему потребность в унынии, дисциплине и вине у человека оказалась столь высока, что идея о радости постепенно стала как будто даже противоречащей христианству. В рамках нашего разговора мы не сможем на него ответить. Но факт остается фактом: когда на первое место выносится идея скорби, радость становится чем-то маргинализированным. И те люди, которые умеют радоваться, воспринимаются как инакомыслящие, как это было и с нашими мистиками. Ведь они, как мы уже много раз говорили, актуализировали Нагорную проповедь, поэтому фактически воспринимали радость как заповедь. Для них она была не просто бонусом за то, что ты повалялся в грязи или нанес себе тысячу ударов в грудь, а прямой обязанностью и главной целью, основой их мировоззрения. Исаак Сирин писал, что монах – это человек, который всех любит, – и его все любят, и лицо его должно быть похоже на ангельское. Можно ли стать похожим на ангела с унылой рожей? Пожалуй, нет. А для того, чтобы научиться по-настоящему радоваться, нужно вести большую внутреннюю работу. Твоя внутренняя радость должна отпечататься на твоем внешнем виде, говорит Сирин.

Филипп: Прямо как в нашем любимом стихотворении Александра Дельфинова, где призыв «радуйся» повторяется несколько десятков раз.

Максим: Но у Дельфинова это такой акафист отчаявшегося человека. Акафист – это хвалебный православный гимн, в котором больше сотни раз повторяется припев «радуйся». Первый акафист был обращен к Божией Матери: он был посвящен празднику Благовещения.

Филипп: «Радуйся, благодатная Мария»?