Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости

Максим: Его жизнь в самом деле была непростой. Мы знаем, что он родился в Катаре и был увезен со своей родины. Известно, что он занимал важную Ниневийскую кафедру и покинул ее. Один из источников сообщает, что он понял, что люди не готовы буквально исполнять Евангелие: богатые не хотят помогать бедным. По этой или по какой-то другой причине он оставил свою кафедру и стал изгнанником – для традиционного общества это ужасная участь. Предания говорят, что Сирин рано ослеп. И вот я перевожу молитву[195] этого слепого бездомного старца, и она исполнена благодарения. Он говорит, что его опьяняет радость. Когда он думает о Боге и о его любви, то не может сдержаться – у него льются слезы, и он переполняется радостью.

Филипп: Именно слово «радость» он использует?

Максим: Да, по-сирийски это хадуфа (ḥaḏūṯā).

Филипп: Созвучно нашей любимой басимуфе.

Максим: Басимуфа

 – это сладость и удовольствие, и в этой молитве он говорит, что божественная басимуфа его заставляет радоваться.

Филипп: Басимуфа приносит хадуфу.

Максим: Вроде того. Кроме Сирина о радости пишет и Иосиф Хаззайа. Переводя его текст о пяти знамениях действия Святого Духа[196], я столкнулся с такой переводческой проблемой: он использует подряд восемь слов, выражающих радость.

Филипп: Сколько?! И как вы их перевели?

Максим: После некоторых мучений я перевел их так: радость (хадуфа, ḥaḏūṯā), восторг (дйаца, dyāṣā), ликование (рваза, rwāzā), хваление (шуббаха, šubbāḥā), воспевание (зуммара, zummārā

), славословие (хуллала, hullālā), хвала (тешбохта, tešboḥtā) и превознесение (румрама, rumrāmā). И среди этих восьми нет еще любимых двух терминов сирийских мистиков – тахра (tahrā

) и темха (temhā), которые означают изумление и восторг такой степени, что думать ни о чем другом уже не получается. Если считать басимуфу, получается одиннадцать слов, которыми можно описывать состояние радости.

Филипп: Одиннадцать оттенков радости. Забавно, что глав в этой книге тоже одиннадцать. Максим, а чему радовались сирийские мистики?

Максим: Знаете, хочется сказать, что они радовались божественной любви, или божественной красоте, или бесконечности, которая открывается людям в мистическом опыте. И все это верно, но вернее замечание Исаака Сирина о том, что настоящая радость не имеет причины. Ведь мистики в своем опыте относились к Богу как к возлюбленному – признавались Ему в любви и в том, что чувствуют Его любовь. И их радость, я думаю, возможно соотнести с тем счастьем, что мы испытываем в присутствии любимых людей. Оно, собственно говоря, не имеет причины. Обстоятельства могут быть самые разные, но мы просто счастливы, что находимся рядом. Иосиф Хаззайа вслед за Исааком Сирином говорит о том, что всякая радость, у которой есть внешняя причина – второстепенная, – может закончиться вместе с этой причиной. А у настоящей радости и любви причины нет, и это знак того, что ты докопался до главного источника. В этом, наверное, и есть глобальная идея христианства.

Филипп: Здесь у меня возникает два вопроса. Я уже рассказывал о своей любимой книге – «Дневнике» отца Александра Шмемана[197]. В записи от 3 декабря 1976 года он пишет: