Сюжет Бабеля

«Переправа была смелая и безостановочная. Австро-венгерские эскадроны переправлялись под обстрелом наших спешенных сотен, выравнивали строй и рысью двигались по дороге...»{95}.

Это не было пограничной стычкой — части 5-й кавалерийской дивизии рвались к Каменец-Подольску, туда, где стоял тогда штаб Юго-Западного фронта. А в 2 часа пополудни австрийская конница подошла к местечку под названием Городок (две православных церкви, один костёл, семь синагог) и столкнулась с казаками. Подвергнув местечко жесточайшему артобстрелу, эскадроны венгерских гусар пошли в лихую атаку. Дошло до рукопашной... После чего, 18 августа, беспорядочная толпа австрийцев форсировала Збруч в обратном направлении и покинула российскую территорию. В ту же ночь командир 5-й австро-венгерской кавалерийской дивизии генерал Фройрайх-Шабо застрелился.

В России 1914 года 17 августа наступило уже 4-го числа (по старому стилю). Так тот день и запомнился. А потому заглавие рассказа «Переход через Збруч», напечатанного в «Правде» 3 августа 1924 года, современники воспринимали совсем иначе — как напоминание о десятилетней годовщине начала Первой мировой. Символ катастрофы, падения из мира в страдание и войну — переход через Рубикон, шаг безвозвратный и непоправимый.

И это не наша фантазия: вся 4-я полоса данного номера «Правды»{96}

посвящена Первой мировой войне. В верху страницы помещена серия карикатур под заголовком «Слова и дела английской буржуазии в 1914-1924 гг.». Ниже — две карты: старой (до 1914 г.) и новой (послевоенной) Европы. Нетрудно заметить, что ни одной империи на европейском континенте не осталось. Затем следуют статьи: «Америка и война» (И. Амтер), «Рабочая молодежь и империалистская война» (Ж. Дорио) и «Война (Из записной книжки рабочего)» (И. Жига). А в «подвале» мы видим подборку из двух рассказов И. Бабеля: «Переход через Збруч» и «Конец святого Ипатия». Замысел редактора очевиден: первый рассказ соотносится с началом Первой мировой, а второй — с гибелью Российской империи (подробнее в гл. XXIV).

Но у книги собственный контекст, и он высвечивает в новелле новые смыслы.

«Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звонко порочит богородицу».

Наше внимание останавливает свет: нежный в ущельях туч, штандарты заката, лунный на волнах... И цвет — «почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов».

Что это? А это Огненный Столп, который был облаком и мраком для одних и освещал ночь другим. Книга Исход, переход через Чермное море. Оттого в Новоград-Волынске, в еврейском доме автор увидел не просто следы погрома — «развороченные шкафы в отведенной мне комнате, обрывки женских шуб на полу, человеческий кал...», но и главное: «черепки сокровенной посуды, употребляющейся у евреев раз в году — на Пасху».

Пасха, еврейская пасха — Песах — это празднование Исхода из Египта{97},

И если всадники тонут, то перед нами не народ Моисея, а войско Фараона.

Но «Переход через Збруч» открывает не сборник рассказов, а книгу. Потому вступление содержит в себе не просто намеки на некоторые моменты дальнейшего повествования, но и указание на финал. И то, что солнце катится по небу отрубленной головой, и то, что тонущие звонко порочат Богородицу, раскрывает все смыслы события — настоящий и будущий. Началось все переходом через Збруч, а кончится головой Крестителя и распятием.

Вот что такое «Конармия» — Заветы Ветхий и Новый, начало и конец.

Надо ли удивляться, что больше Бабель ни одной книги не написал?.. Хуже не хотелось, а лучше Библии — не получится.

Глава IX Имя

Энтузиасты — ну что за славное племя! Беспокойные, неугомонные, отважные! Всегда готовые бросить камень в задремавший пруд! Что движет ими, откуда неуемная эта энергия? Все просто: им открылась истина, или то, что истину от них скрывали. И теперь не будет покоя закосневшей касте маститых толкователей...

Вот один такой специалист провозгласил:

«Бабель - важнейшая фигура в русско-еврейской литературе советского времени, модель еврейского писателя в советской русскоязычной культуре»{98}.

И все послушно закивали... Но тут тянет руку энтузиаст и смело задает неделикатные вопросы:

«Первый - зачем числить автора по тому или иному национальному ведомству? Второй - что такое русско-еврейская литература, вершиной которой признан теперь Бабель? Третий - что такое еврейский писатель?»{99}

И, не полагаясь на отзывчивость оппонента, сам себе отвечает: причислять писателя к той или иной национальной литературе, конечно, можно. Но тогда и нация должна иметься соответствующая — еврейская или русская!