Сказки тесного мира

“...такое слово... э-э-э... сё равно ни вспомню. Карочи, ущёл этот мужик, а я сматрю на парашок, – какой-та серый, тъёмный, – и Халифу рассказываю щьто к чиму. А он мне гаварит: давай нюхнём. Тока праснулся и уже – нюхнём, а! Прикинь!.. Я гаварю: спирва нада к какой-нибудь клетка идти, или к вальеру. Щьтобы рядом с кем-нибудь. Он тагда паднимаица и идёт. Я за ним. Приходим на прут. Стаим, сымотрим. Лэбиди плавают, утки, фламинги ходют. Красыва. Халиф гаварит: давай здес. А я ни протыв, я питиц лублу. Свирнули бакс, как для кокса, нюхнули, слово сказали. Стаим, жьдём. Чувстую, нос у миня витягиваица и твирдеет, ноги тонкие становяца, как у Галки уборщицы, дажи тоньши, перья лезут из кожи и вакруг всо миняэца, как будта миня в стиклянный шар пасадыли. Сматрю на Халифа, а он на фламингу стал похошь, точна как фламинга, ноги тонкии, как красние спичкы, паднимает и ходит... так важна, я чут ни уписился. А он килюв раскриваит и гаварит: "Ти щьто, Мансур, тащищься? Думаещь, лючьше виглядзищь?.." – "Тиха, – я гаварю, – слушай. Прислушалис: вес заапарк базарыт. Ни па чилавечьи, – па своиму. Но я всо панимаю. Правда, звэри далико – толка “бу-бу-бу” слышин и некатарыи слава разабрат можна: нидаволны звэри, крови хатят, мяса хатят, а их тряпками кормет. Я всигда знал, щьто звери нидаволны. Но мне гаварили: "Ты стораш? Вот и старажи, а в чужой миска нос нэ сувай. Карочи, пашли ми к сваим паближи, к фламингам. Сматрю, одна красотка мине замэтила, – и так и сяк – панаравица хочит. Я долга тирпет ни стал, прыжал иё пад стенкай домика, ну и... Харошая деванька аказалась, гарячий. Птычка... В общим, килюнул я иё на пращание в красивий затылок, и пашёль Халифа ыскать. А он, сматрю, к цапле пиристроилса и жарит иё са страшнай сылай. Вдруг вижю, ихние мужыки, цапьльние, сабралис, – и к Халифу и падружке его бигут. Я иму курлычу: "Халиф! Вали суда, завалят!" Он услищал, цаплю сваю кинул и – ка мнэ. Забижяли мы в старошку, отдышаца ни можым. Ну щьто, гаварю, ибун, даигралса? Да сам ты, отвичает, мудила, нюх патирял. Я гаварю: ни сабака, щьтоб нюх тирять, я розавый, блят, фламинга. Ах ты, ищак, он отвичает... Ну и так далше. Чут ни закливали друг друга. Патом успакоилис, он гаварит: давай абратна привращаца. И тут я вспомнил, щьто мужык этат сказал, каторый мне паращёк впарил. А сказал он, щьто матирица нилзя ни в коим случии, када ты ни чилавэк, а если хот слова матирнае скажыш – всё – астанишся навсигда фауной. “Чиво? – гаварит. – Чем астанишься?!” – “Ну, звэрем... – отвечаю, – Чем-чем... Животным...” Халиф как саабразил эта всо, стал апять матирица, кливал меня, лапамы бил, крьлъями, а патом убижял куда-та. И нэ вирнулса. Наутра гаварили, щьто какой-та бэщиный фламинк улитэл на волью. Вот и всо. А я чириз пару днэй стал чуток на чиловека смахиват, прищёль к Питровичу, всо абиснил, мол, так и так, ну он миня сильна абижят ни стал. Щьто ж, гаварит, Мансур, суп типер варит из тибе, если ты фламинга? Работай, старажьи. Можыт и вспомниш слова своё мудрёная, или снова тот паринь придёт. А я тибе напарника дам. Есть тут адын. Дущевный очин. И нищасный. Тожи какой-та хэри нанюхалса. Вот и дал. Тибя. Так щьто ты ни сматри, щьто я на питицу пахошь, я скора эта слова всыпомню. Ты, кситати, и сам-та, вроди как из бирлоги вылиз. Да ни обижяйса, щючю я. Как жи иво, билин... На “мухамор” похоже... э-э-э... махаон, лахатрон, биламор, ни помню...”

Когда сторож угомонился, Сан Саныч стряхнул остатки сонливости, вылез из укрытия и пошёл прямо к пруду. Было прохладно. Скоро утро. Постоял, облокотившись на ограду, полюбовался грязновато-розовыми фламинго, перешёл в другое место, присмотрелся хорошенько. Потом осторожно достал пистолет и, чуть-чуть присев, стал стрелять. Стрелял до тех пор, пока не израсходовал все обоймы. Выстрелы были едва слышны, но зато истерически хлопали крылья и надсадно кричала какая-то птица плачущим голосом.

Множество лебединых и фламинговых трупов плавало в пруду, среди расплывающихся пятен крови, когда Сан Саныч спрятал пистолет и пошёл к выходу. Его окликнул мужчина в сером костюме. Сан Саныч побежал.

За ним гнался мужчина в сером, ещё несколько работников зоопарка, один фламинго и какое-то серое, мохнатое совсем непонятно что. А ещё преследовали его короткие рваные фрагменты мелодии, которая никак не могла прорваться сквозь что-то вязкое, что есть в человеческом мире.

Сан Саныч высоко подпрыгивал на ходу и значительно обгонял преследователей. Когда подбежал к остановке, дверь первого утреннего троллейбуса начала закрываться. Почти на ходу Сан Саныч втиснулся в салон и сразу же встал к заднему стеклу. За троллейбусом бежало несколько мужчин из зоопарка, а Сан Саныч, тяжело дыша, корчил им рожи и взмахивал крыльями... то есть, руками, как крыльями, улетая прочь, подальше от них. Он смеялся и радовался, как ребёнок. И уже думал о настоящей охоте. Преследователи со злобными лицами быстро отстали.

Сан Саныч выбрал место и сел. Ехать ему было далековато.

Глава пятая

ЛЁТ