Скрытые картинки

Тедди наконец-то доедает свой обед, и я отправляю его наверх на тихий час, а сама спешу в кабинет и включаю в розетку родительский блок. Комната Тедди находится прямо над кабинетом, так что качество звука и видео превосходное. Камера направлена на кровать, но позволяет видеть и большую часть пола – это те два места, где он больше всего любит рисовать.

Я слышу, как открывается и закрывается дверь комнаты. Тедди появляется в кадре справа, подходит к письменному столу и берет оттуда альбом и коробку с карандашами. Потом забирается на кровать. Негромкий скрип матрасных пружин доносится до меня сразу из динамика и через потолок над моей головой – как будто в режиме стереовещания.

Тедди усаживается на кровати, прислонившись к спинке, согнув ноги и положив на них альбом. Потом раскладывает в ряд на прикроватной тумбочке карандаши. Затем достает миниатюрную точилку – с прозрачным пластиковым контейнером для стружек. Он несколько раз прокручивает карандаш внутри – скрип-скрип-скрип, – вынимает его, придирчиво осматривает кончик грифеля и решает, что он недостаточно острый. Снова засовывает карандаш в точилку – скрип-скрип – и приходит к выводу, что им можно пользоваться.

Я на мгновение отрываюсь от монитора – ровно настолько, сколько требуется, чтобы сделать глоток воды, – а когда снова устремляю на него взгляд, картинка подергивается, застывает и пропускает кадры, как будто не поспевает за звуком. Я по-прежнему слышу скрип затачиваемых карандашей, но видео застыло на кадре, где Тедди тянется за карандашом.

А потом до меня доносится одно-единственное слово, произнесенное едва слышно, почти шепотом:

– Привет.

И сразу же слышится шипение помех. Видео на мгновение оживает, затем застывает снова. Изображение расплывчатое, нечеткое. Тедди оторвался от своего альбома и смотрит вперед и вверх, в направлении двери в комнату, на кого-то или что-то то, находящееся сразу за дверным проемом.

– Я точу карандаши, – со смехом сообщает он. – Карандаши. Чтобы рисовать.

И снова шипение помех, на этот раз более продолжительное. Шум нарастает и утихает в ритме, который напоминает дыхание. В микрофоне что-то трещит и щелкает, и картинка снова на мгновение оживает и перескакивает вперед: теперь Тедди смотрит прямо в камеру, только голова у него увеличилась в размере раза в два. Это как отражение в кривом зеркале: пропорции искажены до невозможности, вместо ручек коротенькие плавники, зато лицо огромных размеров.

– Осторожнее, – шепчет он. – Аккуратно.

Шуршание помех становится громче. Я пытаюсь уменьшить громкость, но, сколько ни кручу ручку, ничего не происходит: звук становится все громче и громче, пока не заполняет собой все пространство вокруг меня, как будто он каким-то образом вырвался из динамика и распространился по комнате. Картинка перескакивает вперед, и я вижу Тедди, распростертого на постели с широко раскинутыми руками. Все его тело содрогается в конвульсиях, а ножки кровати выбивают по полу дробь.

Я выскакиваю из кабинета, бегу через холл и взлетаю по лестнице на второй этаж. Я дергаю ручку двери комнаты Тедди, но она заела и не поддается, дверь заперта.

Или что-то удерживает ее изнутри.

– Тедди!

Я молочу кулаками в дверь. Потом отхожу на шаг назад и с размаху бью по ней ногой, как показывают в фильмах, но лишь отбиваю себе пятку. Тогда я пытаюсь с разбегу высадить ее плечом, но боль оказывается такой сильной, что я оседаю на пол, схватившись за бок. И тут я понимаю, что могу заглянуть в комнату. Под дверью зияет небольшая щель, буквально в полдюйма шириной. Я ложусь на бок, кладу голову на пол, зажмуриваю один глаз и заглядываю в щель. В нос тут же ударяет оглушительный запах – едкая вонь концентрированного аммиака, густой теплой волной исходящая из комнаты. Вонь заполняет мои ноздри, и я откатываюсь прочь, давясь кашлем и хватаясь за горло, как будто получила в лицо заряд перцового спрея. По щекам катятся слезы. Сердце колотится так, как будто я пробежала милю за минуту.

И тут, лежа на полу в коридоре, утирая слезы и сопли и пытаясь очухаться и найти в себе силы, чтобы просто-напросто принять сидячее положение, я слышу, как язычок дверного замка негромко щелкает.

Я кое-как поднимаюсь на ноги и открываю дверь. И снова меня едва не сбивает с ног волна вони – запах мочи, сконцентрированный до предела и висящий в воздухе, как пар от горячего душа. Я задираю футболку и прикрываю краем рот и нос. Тедди, судя по всему, запах никак не беспокоит; он словно и не слышит моих криков. Он сидит на постели с альбомом на коленях и карандашом в правой руке и быстро рисует, размашисто штрихуя альбомный лист жирными черными линиями.

– Тедди!

Он даже не поднимает на меня глаз. Кажется, он вовсе меня не слышит. Его рука продолжает двигаться – затемняя бумагу, наполняя ночное небо чернотой.

– Тедди, послушай меня, у тебя все в порядке?

Он продолжает меня игнорировать. Я подхожу поближе к кровати и наступаю на одну из мягких игрушек, плюшевую лошадку, которая издает пронзительный ржущий звук.

– Тедди, посмотри на меня.