Скрытые картинки

– Боже правый, Куинн. Из этого ресторана наверняка каждую неделю кого-то выносят вперед ногами. Люди должны впадать в сахарную кому, еще даже не дойдя до своих машин. Понятия не имею, почему у них на парковке не дежурит реанимационная бригада.

Наша официантка замечает, что Рассел просматривает десертное меню. Это совсем молоденькая девушка, практически подросток, веселая и жизнерадостная.

– Кажется, кто-то сейчас будет есть чизкейк!

– Я ни в коем случае, – отзывается он. – Зато моя подруга будет. Она здоровая и сильная, у нее еще вся жизнь впереди.

После десерта Рассел настаивает на том, чтобы подвезти меня обратно к Максвеллам, чтобы мне не пришлось переходить шоссе в темноте. Когда мы подъезжаем к дому, времени уже почти половина десятого.

– Спасибо за чизкейк, – говорю я. – Хорошего вам отпуска.

Я открываю дверцу машины, но тут Рассел останавливает меня.

– Послушай, у тебя точно все нормально?

– Ну сколько можно меня об этом спрашивать?

– Тогда скажи мне, почему ты дрожишь?

Почему я дрожу? Да потому что нервничаю. Потому что боюсь, что подойду к своему дому и обнаружу на крыльце новые рисунки. Вот почему я дрожу. Но я не собираюсь объяснять все это Расселу.

– Я только что съела пятьдесят граммов насыщенных жиров. Я сейчас впаду в кому.

Вид у него скептический. Это классическая кураторская дилемма: ты должен доверять своему подопечному, должен демонстрировать ему, что ты в него веришь и ни на миг не сомневаешься в том, что он победил свое пагубное пристрастие. Но когда он начинает вести себя странно – например, дрожать в машине теплым летним вечером, – тебе приходится проявить жесткость. Тебе приходится задавать неудобные вопросы.

Я открываю бардачок его машины. Он до сих пор набит экспресс-тестами.

– Хотите проверить меня?

– Нет, Мэллори. Разумеется, нет.

– Вы явно обеспокоены.

– Да, но я тебе доверяю. Эти тесты не для тебя.

– И все-таки позвольте мне сделать тест. Я хочу доказать, что у меня все в порядке.

На полу между передними и задними сиденьями у него валяется набор вставленных один в другой бумажных стаканчиков, и я, дотянувшись, вытаскиваю один. Рассел берет из бардачка тест-полоску, и мы выходим из машины. Мне сейчас как никогда нужна компания. Я боюсь идти домой в одиночестве.

Задний двор опять погружен в темноту. Я так и не сменила перегоревшую лампочку на крыльце.

– Куда мы идем? – спрашивает Рассел. – Где твой дом?

Я машу рукой в сторону деревьев:

– Там. Сейчас увидите.

Мы подходим ближе, и я начинаю различать очертания коттеджа. Ключи я уже вытащила и держу в руке, поэтому решаю устроить электрошокеру испытание. Раздается громкий треск, и задний двор озаряется резким светом, точно от вспышки молнии.

– Господи Иисусе, – говорит Рассел. – Это еще что такое?

– Каролина дала мне электрошокер.

– В Спрингбруке нулевая преступность. Зачем тебе шокер?

– Она же мать, Рассел. Ее хлебом не корми, дай попереживать. Я пообещала ей носить его на связке ключей.

Электрошокер оборудован маленьким светодиодным фонариком, и я, включив его, быстро оглядываю крыльцо. Ни камней, ни рисунков на этот раз нет. Я отпираю дверь, включаю свет и впускаю Рассела внутрь. Он обводит взглядом комнату – якобы любуясь тем, как я все обустроила, но Рассел опытный куратор, и я понимаю, что он, пользуясь возможностью, выискивает признаки неблагополучия.

– У тебя тут очень мило, Куинн. Ты сама все это сделала?

– Нет, это Максвеллы тут все обустроили к моему приезду. – Я беру у него из руки бумажный стаканчик. – Мне нужна минута. Чувствуйте себя как дома.

Вам может показаться, что это омерзительно, – вернувшись после ужина в ресторане домой, пойти пописать в стаканчик и отдать его близкому другу, чтобы тот мог сделать анализ содержимого. Но, оказавшись в реабилитационном центре, очень быстро привыкаешь к таким вещам. Я иду в туалет и проделываю все необходимое. Затем мою руки и возвращаюсь со стаканчиком.

Рассел беспокойно расхаживает по комнате. Поскольку моя гостиная одновременно исполняет и функцию спальни, думаю, он испытывает некоторую неловкость, как будто нарушает некий кодекс взаимоотношений между куратором и подопечным.

– Я делаю это только потому, что ты сама предложила, – напоминает он мне. – Я ни в чем тебя не подозреваю.

– Я знаю.

Он опускает тест-панель в стаканчик и держит там до тех пор, пока все полоски не пропитаются, потом кладет их поверх стаканчика и ждет результата. Мы еще некоторое время говорим про его отпуск, про то, что он очень надеется совершить спуск на дно Большого каньона, если не подведут колени. Ждать, впрочем, приходится не слишком долго. На тест-полосках проступают одинарные черточки, если результат отрицательный, и двойные, если он положительный, – а отрицательные результаты всегда появляются очень быстро.

– Чиста как стеклышко, как ты и говорила.

Он берет стаканчик, проходит в ванную и выливает мочу в унитаз. Потом сминает стаканчик и поглубже заталкивает в мусорное ведро вместе с тест-панелью. Затем долго и тщательно моет руки с мылом.

– Я горжусь тобой, Куинн. Я позвоню, когда вернусь. Две недели, ладно?