Сквозь дебри и пустоши

– Это моя вина? Дело во мне, да? – не унималась Тари, хоть и сбавила тон.

Нила покачала головой:

– Нет, девочка, дело в нём. Берен не рассчитал свои силы, потому что не умеет ими пользоваться. Ты тут ни при чём. Пойдём, я провожу тебя, отдых тебе сейчас необходим не меньше, чем ему.

***

Тари присела на краешек узкой кровати, неловко поддёрнув непривычно длинный, расшитый мережками подол тонкого, кипенно-белого платья, которое одолжила одна из сестёр общины. Собственная одежда Тари всё ещё сохла, и сейчас, в невесомом полупрозрачном одеянии, открывающим плечи, девушка чувствовала себя непривычно и странно.

Тари посмотрела на спящего на кровати Берена, протянула руку, чтобы разбудить – у старшей матери был к нему разговор – но помедлила, по-птичьи склонив голову на бок, о чём-то задумалась. Солнце светило сквозь дверной проём, завешенный тюлем, и рисунок на шторе повторялся тенью на голом торсе мужчины. Она хотела разбудить его, похлопав по плечу, но вместо этого дотронулась подушечками пальцев до колышущейся тени под его ключицами, неспешно провела по узору вниз, к животу, и вернулась обратно, замыкая орнамент. Берен спал. На свету его тёмно-каштановые волосы отливали медной рыжиной, а ранняя седина на висках была и вовсе не заметна. Зато солнце высветило бледные, до этого невидимые веснушки, и благодаря им Берен растерял в глазах Тари половину своей пугающей суровости. Сейчас он выглядел не старше тридцати пяти, и Тари могла бы назвать его даже красивым… Во всяком случае, ту часть его лица, на которой не было шрамов.

– Береник, – чуть слышно произнесла она, словно пробуя имя на вкус. – Берен…

Тамари придвинулась чуть ближе и наклонилась, опершись рукой в изголовье кровати, почувствовала ровное дыхание Берена. Легонько, едва касаясь, она провела пальцем по его жёсткой, не изуродованной шрамом брови, очертила скулу. Опустившись к губам, её рука замерла, но потом всё же невесомо дотронулась до них, и от кончиков пальцев к сердцу Тамари словно электрический разряд пробежал. Она замерла, боясь вдохнуть. Берен чуть улыбнулся во сне. Тари медленно перевела дыхание, осторожно погладила его по щеке, остановилась на грубом шраме, выныривающем из-под чёрной кожаной повязки, и нашла его уродливое продолжение, скрытое густой жёсткой бородой. Сама не заметила, как склонилась к лицу Берена ещё ниже, оказавшись так близко, что почувствовала, как её окутывает тепло его тела. Мягкий мускусный запах будоражил, наполняя каким-то тонким, отдающим глубоко внутри трепетом, – так звучит пустой винный бокал, если провести по его краю пальцем. Взгляд Тамари туманился (наверняка виноваты успокоительные отвары!) и, не в силах удержаться на длинных ресницах егеря, вновь опускался к его губам.

– Даже не думай, – тихо произнёс Берен.

Тамари резко выпрямилась, залилась краской: действительно, что это она сейчас собиралась сделать, чёрт возьми?!

– Даже не думай снять её, – закончил егерь.

– Кого – её? – удивилась Тари.

– Повязку. Ничего интересного там нет, – невозмутимо ответил Берен, приоткрыв глаз, и эта невозмутимость после прикосновений прохладных пальцев Тамари давалась ему нелегко: сложнее было разве что притворяться спящим.

Девушка нервно усмехнулась:

– Я и не…

Вот чёрт, – скажет: «я и не думала», тогда возникнет вопрос, что ей понадобилось так близко от его лица! Тари покраснела ещё сильней. «Просто провалюсь от стыда прямо здесь, идёт?» – подумала она, поднимаясь с кровати, но Берен удержал её за руку.

– Останься, – он сел, и их лица оказались так же близко, как были незадолго до этого, только сейчас уже никто не спал.

«А спал ли тогда?» – усомнилась Тари, опуская глаза, но краснеть ещё ярче было уже некуда. Спрятаться бы за волосами, как она привыкла, но на свою беду забрала их в пучок на затылке, чтобы было не так жарко – августовский денёк разгулялся на славу.

Берен чуть отодвинулся, неверно истолковав её замешательство. Тари сидела против света, и солнце золотило нежную линию её изящной шеи и обнажённых плеч. Сквозь просторное платье и рукава-фонарики отчётливо проступали тени тонких изгибов её тела, и от них так непросто было отвести взгляд, но Берен всё-таки отвёл.

Эмоции Тари читались размыто и как-то смазанно, – практически не читались вовсе, но он чувствовал её смущение на грани стыда и расценил его как неловкость после его вторжения в очень личные, очень болезненные воспоминания.

«Как слон в посудной лавке! Вломился, натоптал… Потом ещё и сознание потерял, герой. Сам-то даже повязку с отсутствующего глаза ни за что не снимет, пряча уродливые рубцы, а Тари пришлось обнажить гораздо более глубокие шрамы на своём сердце. Почему людям свойственно стыдиться своей боли, хотя стыдно должно быть тем, кто её причиняет?» – думал Берен, и ему отчаянно хотелось поддержать Тари, утешить, успокоить, но он не знал, что и как сказать, чтобы не сделать ещё больней.