Сквозь дебри и пустоши

Тари казалось, что её щёки успели сменить пятьдесят оттенков бордового, пока Берен держал её за руку. Точнее, он задержал её за руку, когда она поднялась, чтобы уйти, и теперь её ладонь просто лежала в его ладони, и Тари совершенно не знала, что с этим делать. Он не держит её. Вон, даже отодвинулся подальше! И смотрит как-то… напряжённо. А руку не убирает наверняка просто из вежливости. Ждёт, когда она первая сделает это, чтобы не обидеть её. Соломир после смерти Асинэ делал то же самое: не реагировал на такие прикосновения Тари, и она теряла надежду. Нелюбовь пережить можно, к нелюбви она даже привыкла, но нет ничего страшнее вежливого равнодушия.

Тамари постаралась убрать руку как можно естественней, – будто хотела заправить волосы за ухо, но о том, что кудри собраны в пучок, она вспомнила, когда уже пальцы вхолостую скользнули по ушной раковине.

– Как ты себя чувствуешь? Как Эльса? – Берен попробовал хоть как-то сгладить неловкость: его прикосновение всколыхнуло в Тари горьковатое замешательство, он это почувствовал.

– С нами всё хорошо. Нила напоила нас какими-то штуками, они неплохо действуют.

«Правда, со странной побочкой» – усмехнулась она про себя.

– А ещё она отправит с нами двоих братьев и сестру общины – в помощь.

Берен нахмурился и хотел что-то сказать, но она перебила его:

– Старшая мать хочет поговорить с тобой. Сказала, что это важно.

Он кивнул. Тамари поднялась с кровати, направилась к выходу, но в дверях остановилась, уже откинув тюль, обернулась.

– Не я её убила, – тихо произнесла девушка. – Она порезала себе вены, когда получила положительные результаты тестов, своих и Эли. Но мать всё равно считает, что виновата я. Потому что из-за меня Асинэ видела, каково это…

– Ты не виновата! – Берен встал слишком резко, Тари инстинктивно отшатнулась, и он остановился в полушаге: пожалуй, обнять её сейчас – не самая лучшая идея. – Ты не виновата, – повторил он ещё раз, уже мягче, не приближаясь.

Тари кивнула: «спасибо», и вышла на улицу, растворившись в ослепительно-золотом солнце.

***

Нила ждала Берена в своём фургончике, потягивая из щербатой чашки травяной чай. Рукой пригласила его присаживаться на связанный из разноцветных квадратов набитый сеном пуф, пододвинула гостю второй стакан. Егерь поднёс напиток к лицу и недоверчиво понюхал.

– Это просто чай, – мягко кивнула старшая мать. – Ты должен научиться управлять своим даром, – с места в карьер начала она.

Берен отставил чашку на край низкого самодельного столика: пить её содержимое он не собирался.

– У меня нет никакого дара.

– Хорошо, называй это мутацией, – спокойно кивнула женщина. – То, что происходит с тобой, может спасти не одну жизнь, – Нила поглаживала ладонью круглый бок своей чашки, – но может и отнять твою собственную. В твоих же интересах уметь управлять этим.

Берен хотел возразить, но старшая мать опередила его, вскинула узкую ладонь, призывая дослушать.

– Все твои слова будут бесполезны. Дар пробудился, от него теперь не сбежишь. Он – часть тебя, твоя внутренняя суть, – Нила строго глянула на Берена, – и она будет мучить тебя, пока ты будешь её отрицать. Скажи мне, зачем бежать от того, что можно использовать во благо?

– Я не собираюсь ничего использовать, – резко ответил Берен. – Если это мутация, то её можно компенсировать медикаментами. Вот и всё.

– Использовать не собираешься, но не сможешь ничем себе помочь, когда дар опять позовёт тебя. Так же, как сегодня, когда ты там, в душевой, едва не заработал инсульт. И заработал бы, если бы не мои отвары, – задумчиво произнесла Нила.

Берен фыркнул:

– Это было в первый и последний раз и больше не повторится.

– Обещаешь?

Егерь удивлённо глянул на каверзную старушку.

– Вот и то-то, – удовлетворённо кивнула она, – не знаешь точно – не обещай. Но следующий раз может тебя доконать, если продолжишь сопротивляться своему дару. А следующий раз обязательно будет, и уже довольно скоро, если ты останешься рядом с этой девушкой. Хочешь быть с ней – придётся принять свою суть. Мы не сможем быть с кем-то, пока не научимся быть с самими собой. Быть самими собой, если хочешь.

– Да мы с ней знакомы пару дней, о чём вы вообще? – взвился Берен. – Я помогу им, они – мне, и в Благограде каждый пойдёт своей дорогой.

Старшая мать вздохнула, но спорить не стала.

– Твоё сердце – тебе видней, – согласилась она. – И чего подскакивать, будто я в тебя булавку воткнула? А уж кричать и вовсе без надобности – я не глухая, хоть уже и старая. Садись. Пей чай, он вкусный, с ромашкой.

Пристыженный Берен плюхнулся обратно на пуф, глотнул из стакана.

– Разумеется, мне видней, – сказал уже спокойным голосом.

– Вот и хорошо, вот и ладно, – меланхолично произнесла старушка, словно разговаривала сама с собой. – Жаль только, что одного глаза на всё не хватает: чтобы и на мир смотреть внимательно, и в собственную душу иногда заглядывать, – старшая мать бросила на него хитрый взгляд.

Берен смолчал, лишь зубами скрипнул и посмотрел угрюмо.