Сквозь седые хребты

Усердного в труде Емелю заприметил читинский приказчик с рыбных лавок тамошнего купца. Как-то ехали вместе с Арахлея до города. Везли свежий улов. Приказчик оказался разговорчивым. Слово за слово. Понравился-приглянулся ему парень. Позже в городе порекомендовал купцу. Мол, смену молодую и надежную надо готовить. Трудно приказчику одному. Помощник нужен. Причем надежный. Поскольку дело торговое растет и ширится. Вот, дескать, какого хлопца на Арахлее отыскал. И шустрый, и исполнительный, и за словом в карман не полезет. Да и говорит по делу. Не зря старшие рыбаки к нему прислушиваются. Грамотешки, правда, почти никакой, но книжки сильно любит читать. Другие рыбаки так намаются за день, что сразу на боковую ложатся после ужина. А Емеля нет. Приткнется, где посветлей, и читает какую-нибудь книгу, пока староста артельный не заругается. Спать, мол, пора. Завтра далеко на лодках плыть. Да и керосин, небось, денег стоит. Так Емеля оказался в Чите. Сначала как бы на побегушках служил, а после и сам стал приказчиком по рыбным лавкам. А прежний приказчик перешел на магазин с мануфактурой. За такую доброту неслыханную проникся Емеля душой к купцу и делу его. Заодно и к семейству купеческому. А там подрастала Анастасия, дочь восемнадцати лет. Почти на выданье. Вспомнились Емеле-приказчику слова работников, в полубреду слышанные в казачьем тепляке.

Озерские мужики-рыбаки меж собой успели окрестить молодого приказчика зятевьишкой купеческим. Парень молчал при таких словесах рыбачьих, боясь сглазить. Правда, находились среди артельщиков и худые языки. Мол, из грязи да в князи… Купец разглядел-таки в сноровистом молодом помощнике будущего своего приемника. Собственную спокойную и сытую в достатке старость. Благочестивый люд искренне благожелательно удивлялся скорой и пылкой любви молодых Анастасии и Емельяна…

А чуть позже Соборная площадь. Венчание. Пышная свадьба. Первая ночь. Затем вторая и третья. Тайна старой болезни супруга открылась в разгар-то медового месяца… Слезы. Ссоры. Скандал. Старый купец был в ударе. Иди теперь, перевыдай дочь заново. Объясни людям… И любовь, и раздоры – все смешалось в молодой семье. Ко всему, пошатнулись дела рыбачьи на озерах. Задохнулся окунь подо льдом в одну из зим. Доход с продажи свежей рыбы резко сократился. Артельщики стали разбегаться. Не лучшим образом складывались дела и по читинской мануфактурной коммерции. Обходили со всех сторон конкуренты. Коммерция – дело тонкое. Одно за другое цепляется. Дела неважные по части рыбы моментально отразились на доходах. Подоспело время возвращать долги с процентами. Пришлось брать ссуду в банке. Опять же под проценты. Снежным комом покатился общий долг и перед взаимодавцами, и перед читинским банком. Старик кинулся к зятю. Долго барабанил в дверь. На свадьбу-то подарил молодым отдельный пятистенный дом в Кузнечных рядах, отписал часть имущества. Словом, все, как полагается на выданье единственной дочери.

Емельян вышел помятый, с красным похмельным лицом. Несколько дней заливал душевную боль спиртным. Спросил хмуро, глуша злость, непонятно, правда, на кого. На себя? На тестя? Или на ту злополучную кобылу, что угодила ударом копыта в самое бережное для мужчины место.

– Чего вам? За дочкой?

– Это после, после, голубчик, – тесть забежал вперед, трогая зятя за плечо. – Дело швах, сам знаешь. Деньги надобны. Имущество пришлось заложить. Боюсь, и дом придут описывать.

– Что вы говорите?

– Сам знаешь, не к кому мне больше обратиться. На свадьбу часть вам переписал, – начал, было, тесть, но сразу осекся под недобрым взглядом зятя. Никогда он прежде так тяжело не смотрел. Знать, что-то еще стряслось. – А дочка? Дочка где? – старик пошарил глазами по дверям в комнаты.

– А дочка ваша, жена моя Анастасия, тю-тю, – махнул рукой Емельян.

– То есть, как понимать?

– Упорхнула.

– Куда? – совсем растерялся старик.

– Хахаль у нее завелся. И когда скурвиться успела? – не сдержался от ругательств молодой муж.

Тесть испуганно вытаращил глаза, заметался по дому. Приблизился к зятю:

– А что же ты? Ты ведь муж, так?

Емельян не ответил. Ему стало совестно за только что сказанные резкие слова.

– Как же так? С кем же это? Анастасия-то? – сокрушался старик. Емельян пододвинул венский стул темного дерева. Старик присел на краешек.

– Почем знаю? Мне не докладывала. Иди-свищи ее теперь по «кузнечикам».

– Ничего. Покрутит хвостом и явится. Уж я задам! – стал грозиться тесть, принимая сторону зятя.

– А я на порог ее ни ногой, – предупредил тот и тоже сел на другой стул. Опустил голову.

– Что ж теперь с имуществом? С домом?

– А продам, – независимо вдруг ответил Емельян. – А на деньги новое дело начну. Открою завод кирпичный, а сам пока в землянке жить стану. Мне не впервой. Глянув на тестя, совсем потерявшего дар речи, он переменился в лице, которое чуть просветлело. – Да не убивайтеся так. Вас я не брошу. По миру не пойдете. Вы-то ни при чем здесь. Здесь проблемы немалые, но они мои. Что ж я, совсем неблагодарный?