Сквозь седые хребты

«… Милая Ирина! Не верь тем „знатокам“ сибирским, что попадаются даже в столице. Они пугают обывателя царством здешней вечной мерзлоты и дикими морозами. Сочиняют в отношении Забайкалья всяческие небылицы. Что здесь, мол, сплошные болота, безлесье. Из-за обилия туманов и ветров, из-за бесснежных зим озимые хлеба вымерзают, а яровые не поспевают. Пашни обращаются в болота, посевы гниют. Пшеница не растет из-за буйного произрастания сорных трав, а если и случается урожай, то хлеба бывают … „пьяные“, от которых люди дуреют, а скотина издыхает. Коровы здесь без молока, а куры не несут яиц. Все это совершенно не так. Здесь, в Забайкалье, особенно к югу от Китая, очень богатая, обильная, по словам бывалых местных жителей, земля. Поэтому, Ирина дорогая, все свои переживания оставь. И Забайкалье, и Приамурье, словом, все, что ты называешь и вкладываешь в одно понятие – Сибирь – не такое безнадежное место. Отвечу прямо – это богатейший край, а освоение его богатств – задача крупного государственного значения…» – Алексей все сильнее боролся со сном. Веки слипались. Положив, полагая, что на минутку, голову на согнутую в локте руку, уснул, сидя за столом.

*

Прорезая лучами фар зимнюю темноту, по узкоколейной железнодорожной ветке Часовинская-Столбы-Таптугары, набрав ход, летел грузовой поезд. Лучи света выхватывали придорожный заснеженный кустарник, упираясь в застывшие далеко впереди деревья. Лязгали железные платформы, груженные цементом, отдельными громоздкими металлическими частями мостовых ферм, рельсами. Состав вез очередные грузы, заскладированные с осени на Часовинской пристани, на железнодорожную базу.

Заметные перемены вносила в здешние края проложенная магистраль. Угрюмая тайга пятилась на глазах, принимая человека в свои крепкие объятия. Цивилизация катила сюда на быстрых паровозных колесах. Но прежде проложенных стальных нитей здесь прошагал человек. С буссольной треногой и планшетом. Какой кровью и соленым потом достались первые шаги по этим дебрям? Сколько безымянных могил осталось вдоль линии Транссиба? Спустя время, потомки принялись по-хозяйски обживать эти земли, перепахивая лесистые поляны по обе стороны железнодорожного полотна, превращая их в благодатные огороды, застраивая местность новыми станциями, разъездами, поселками и городами. Разрубая толстый дерн, заросший цепкими зарослями багульника и черемухи, боярки и шиповника, натыкались потомки на груды человеческих костей строителей великой магистрали. И все они когда-то имели имя и фамилию, семью и близких, малую родину в Тверской, Тамбовской, Новгородской, Псковской и прочих западных губерниях. Лежат вдоль железной дороги каторжане и каторжники – революционные смутьяны и уголовный сброд, рабочие и охранники. Знать, среди первых встречались мыслители, первовестники предстоящих, для большинства так и не увиденных, новых великих свершений в Отчизне. Сколько их здесь осталось? Чтобы через толщу времен тускло блеснуть пожелтевшей костью под заступом или лопатой местного жителя и с потаенной жутью быть отброшенным в сторону. Глухо стукнувшись о камень или пень, скатиться в пустую борозду, быть засыпанным, чтобы никогда больше не появляться на глаза человечеству, навсегда оставшись лишь в образе железной магистрали…

*

«Здравствуй, Алеша! У нас все по-старому. Папенька с маменькой в полом здравии. Павлуша поступил в корпус. Военная форма ему очень к лицу. Стал таким разговорчивым. Впрочем, знаешь, какие душевные неравновесия испытывает юноша, хоть и в погонах, в столь ранние годы. Помню о том, что после более полугода твоей службы в Сибири тебе возможен отпускной лист… До этого срока совсем немного, тешу себя надеждой, осталось. Давеча во сне видела кровь. И по утру сильно-сильно билось сердце. Почему-то вообразила невольно, что ты сможешь приехать. Право, это отчасти глупо, ведь абсолютно ясно, что именно сейчас ты никоим образом прибыть не сможешь… В последнее время я стала испытывать вполне определенное беспокойство. Павлуша как-то сказал, что Сибирь – это „каторжник на каторжнике сидит и каторжником погоняет“. Дескать, так и его товарищи по корпусу говорят… Прошу тебя, Алеша, будь осторожен. Пусть в каждой почтовой карете несется мне из Сибири по одной твоей весточке. Насчет кареты, разумеется, шучу, почта теперь на совести железной дороги…»

Алексей дочитывал письмо, вглядываясь в каждую буковку. Всякий раз было трудно представить, что месяц назад или того меньше, этот белый линованный лист держала в руках Ирина Потемкина. И писала его, вероятно, уж ночью, когда в большом доме все спят. В полной тишине и при двух хороших стеариновых свечах. Либо при свете линейной лампы на туалетном столике.