Следствие не закончено

— И как это вы, барышни, дешево себя цените? Да разве ты плохая невеста?.. Веселая, здоровая и премию вон какую по телятам получила. Чего ж ему еще надо, персидскую княжну?.. Ты, Клаша, так вопрос ставь: ну, Сергей Ефимович, поскольку ты оказался героем, я согласна пойти за тебя. Но уговор — чтобы и в дальнейшем ты не уронил этого звания!

Клавдия рассмеялась. Одобрительно взглянула на Антониду своими темными, не по-девичьи беспокойными глазами.

— Мне бы твой ум да сноровку, Антонида Петровна.

— Не торопись. Поживешь с мое, такая же будешь. Да и сейчас я тебя рядом с Настасьей не поставлю.

— Ну что ты, что ты, — обиделась за подругу Клавдия.

— Не поставлю!.. Эко золото — живет при отце и, кроме его сподников, коровьего хвоста да горшков, дела не знает!

— Чем же она виноватая?

— Характером! Да я бы такого родителя…

Антонида не докончила, так как в сенях раздались шаги и в избу вошел сам родитель.

— Легок ты на помине, — улыбнулась Антонида, откладывая в сторону шитье. А смутившаяся Клавдия поспешно поднялась с табурета.

— Здравствуйте, девчата, гармонист пришел! — благодушно пошутил Ефим Григорьевич. Попав в теплую, чисто прибранную избу и учуяв запах съестного, он окончательно успокоился. Не спеша разделся, сполоснул под рукомойником руки. Клавдия подала ему чистое полотенце.

— А где Настасья-то, не в магазин, случаем, вышла? — спросил, вытирая руки, Ефим Григорьевич.

— Насти дома нет, — сказала Антонида.

— Корову я обиходила и курам проса дала, — заговорила Клавдия. — А щи в печке. И баранина. Сейчас соберу вам, Ефим Григорьевич, покушать.

— Так, — Чивилихин сразу помрачнел. — Сама, значит, ушла, а вас здесь хозяйничать оставила?

— Папаша мне приказали пока что пособить вам… — Клавдия умоляюще взглянула на Антониду, ища поддержки. Антонида неспешно поднялась с лавки, поправила волосы и спросила самым обыденным тоном:

— Ну, а в районе что новенького? Евтихий постного масла добыл ай нет?

— Так… Очень замечательная картина. — Ефим Григорьевич прошел к столу, грузно опустился на стул. Нервно поерошил бородку, откашлялся. — Не знаю, как и благодарить мне вас за такое ваше сочувствие.

— Ну, я побегу, Антонида Петровна, — сказала Клавдия, напуганная видом Ефима Григорьевича.

— Иди… Утречком только не забудь корову подоить.

— Насчет этого не беспокойтесь. Приду.

Клавдия кое-как надела платок, накинула на плечи шубейку, сказала «до свиданьица» и быстро вышла. А Антонида направилась к печи.

— Это что ж такое делается-то, а? — не так зло, как потерянно заговорил Ефим Григорьевич. — Смешно даже.

— Смеются и то.

— Кто смеется?

— Люди… Прими руки-то.

Ефим Григорьевич суетливо сдернул со стола руки и стал помогать Антониде расстилать скатерть. Потом, притихнув, молча следил, как женщина резала хлеб, хлопотала у печи, налила и поставила перед ним тарелку со щами. Машинально взял ложку, хлебнул, не рассчитав, что щи очень горячие.

Антонида улыбнулась.

— Не торопясь кушай. Печь-то сегодня топлена середь дня, еще не остыла.

Ефим Григорьевич резко отодвинул тарелку, крикнул:

— А все ты виновата, модница!

Антонида рассмеялась.

— Опять не угодила, значит?.. То-то ты вчера и цеплялся к моему подолу, как репей. Или то не в зачет?

— Мало ли кто к тебе цепляется! — огрызнулся Ефим Григорьевич, впрочем значительно сбавив тон. Уж он-то знал, какой острый язык у Антониды. — Лучше бы Егорку своего на поводу держала.

— Что, что?! Ты Егора Васильевича при мне не задевай! — произнесла Антонида с угрозой. — Не его вина, что грех между нами был. И Настасью свою зря отучаешь от парня. Он, ежели сказать по чести-совести, не хуже твоего сына. Понял?.. А то не только дочери жизнь перекосишь, а, гляди, и сам в дураках останешься.

— Уходи отсюда, Антонида Петровна, — не своим, скрипучим голосом сказал Ефим Григорьевич, задыхаясь от сдерживаемого раздражения. — И не приходи больше ко мне, сделай милость.

Антонида пристально поглядела на Ефима Григорьевича, затем молча зачерпнула из ведра ковш воды и подала ему. Сказала по-бабьи сочувственно:

— На, испей… Я ведь не со зла тебя обижаю. Сама не больно хороша.

Ефим Григорьевич неуверенной рукой принял от Антониды ковш. Пил жадно, проливая студеную воду на бороду и грудь. Напившись, сразу весь обмяк, ссутулился. Заговорил негромко, жалобно:

— Срам-то какой, бож-же ты мой милосливый!

Глядя на Чивилихина, Антонида украдкой смахнула слезу. Но заговорила твердым голосом:

— Никакого сраму нет! Не та у тебя, Ефим Григорьевич, дочь, чтоб уронить себя позволила. А глупых разговоров не слушай, да и сам поменьше языком шевели. На-ко, утрись да кушай щи-то, а то и вовсе остынут.

Антонида протянула Ефиму Григорьевичу полотенце.

— Где Настасья-то?.. Узнала бы пошла, — попросил Ефим Григорьевич.

— Куда ж я пойду на ночь глядя?.. Говорю тебе, не беспокойся о своей Насте. Гляди, еще и сегодня вернется.

— Вернется, говоришь?.. Ну-к что ж, коли так, — вновь оживляясь, заговорил Чивилихин, успокоенный тоном Антониды. — Сурьезно поговорю!.. Меня вон и в районном комитете партии знаешь как уважают!