Слезы черной вдовы

И ведь она действительно покачнулась, стоя на том подоконнике. Когда сквозь сладкий и зовущий голос отца во сне, сквозь переливчатое пение птиц из чудесного сада - Светлана услышала вдруг истеричный, пронизанный слезами голос своей сестры. И шум за дверью - слабый, доносящийся как будто с другой улицы. Этого, однако, хватило. Отец, Серж, яблоневый сад начали таять среди ночной прохлады августовской ночи.

И, разумеется, Светлана тотчас пошатнулась: одна нога ее ступила в бездну за окном, и ощущения этого свободного полета, страха неминуемой смерти, отчаянного, поглощающего все прочие инстинкты желания жить - Светлана, верно, не забудет уж никогда.

Она ухватилась тогда рукою за развевающуюся рядом портьеру, ткань угрожающе затрещала, но благодаря ей лишь Светлана устояла на подоконнике. И потом долго еще не могла отпустить пыльный бархат, даже когда дрожащие ее ноги ступили на паркет, и она, обессилив разом, сидела, прижавшись спиной к стенке.

Светлане пришлось долго так сидеть, прежде чем ноги окрепли настолько, чтобы она сумела хотя бы подняться и открыть дверь.

Здесь, в реальности, когда Кошкин прямым и жестким взглядом смотрел ей в глаза, у Светланы не оставалось сомнений, что и он будто наяву увидел все, что произошло только что.

Потом он пожалел ее. Втянул портьеру в комнату и тщательно закрыл обе рамы. Потуже вогнал засов, надеясь, быть может, что Светлана больше не сумеет его открыть.

- Зачем? - зло спросил он. - Зачем вы это сделали? Ведь вы обещали, что напишите признание - у нас с вами уговор был!

- Я не понимаю, о чем вы… - Глаза Светланы забегали, и она почти что заикалась теперь от волнения. Ей вдруг захотелось сделаться маленькой-маленькой, раствориться в воздухе, лишь бы спрятаться от его взгляда. Но она взяла себя в руки и попыталась говорить увереннее. - Уж не думаете ли вы, что я хотела… выброситься? Здесь всего лишь второй этаж.

Аргумент по поводу второго этажа действительно был веским, однако, Светлана так и не узнала, принял ли его Кошкин. Словно забыв о ней, он вдруг решительно вернулся в будуар, повозился, зажигая свечу, и, оглядевшись, принялся выдвигать ящики ее секретера, перебирать бумаги - словно искал что-то.

И снова Светлана слишком поздно сообразила, что именно ему нужно.

- Завещание! - гаркнул он, взбесившись, и потряс в воздухе бумагой.

- Вы не понимаете… - торопливо ответила Светлана. - Это лишь документ для поверенного. Я ведь должна была сделать распоряжение насчет своего имущества.

Хотя она все же лукавила. Да, она отказывалась прежде размышлять о том, чтобы покончить с собой, но, видимо, где-то глубоко в мыслях имелось у нее понимание, что это единственный шанс для них с Надей избежать позора, связанного с удом и оглаской.

Наверное, здравомыслящий человек так бы и поступил на ее месте. Отец бы точно так поступил - не задумываясь. А Светлана…

Там, на подоконнике, когда нога ее сорвалась в пропасть, Светлана очень четко поняла для себя, что хочет жить. Все равно где, все равно как. Не важно, поймет ли ее Надя, и станут ли посторонние осуждать ее за эгоизм - плевать она хотела на посторонних. Этот подарок Господа - быть живой - она не позволит отнять у себя никаким обстоятельствам!

- В здравом уме я никогда не влезла бы на подоконник, - сказала она неожиданно твердо.

Не сразу, но лицо Кошкина как будто смягчилось - злости его она уже не чувствовала. Что же было? Страх, недоумение? Пожалуй, все же страх. И Светлана отчего-то знала: он боится не того, что она не выполнит своей части уговора и не даст столь необходимых для его карьеры признаний. Нет, он боится именно ее смерти. Боится, что она откроет окно еще раз.

И еще четче Светлана усвоила это, когда Кошкин вдруг приблизился к ней вплотную. Ей даже показалось, что сейчас он коснется ее и прижмет к себе. Мелькнуло: до чего же забавно, ведь Степан Егорович вовсе не догадывается, что совсем недавно она видела его во сне - как своего избавителя и защитника. Как единственный луч света в своей и по-дурацки сложившейся жизни.

Были у нее и другие мысли относительно Кошкина, от которых в выстуженных ветром комнатах ей становилось жарко. Светлана, не размышляя, и сама чуть подалась ему навстречу.

Но оказалось, Кошкина заботит что-то другое.

- У вас зрачок сжался в точку. И на свет не реагирует, - сказал он. А после зачем-то приблизил и отдалил свечу от ее лица. - Вы приняли что-то? Какое-то лекарство?

- Да… что-то принимала - меня весь день мигрень мучила, - рассеяно отозвалась Светлана. - Почему вы спросили?

Она почувствовала себя ужасно глупо, смутилась и отошла, плотнее запахивая пеньюар. И гнала прочь наваждение о том, как спокойно и тепло было бы ей, наверное, если б Кошкин и впрямь ее обнял.

На вопрос ее Степан Егорович не ответил. Только продолжал смотреть крайне серьезно.

- Светлана Дмитриевна, послушайте меня, - заговорил он вдруг даже с пылом, - я даю вам слово, что сделаю все от меня зависящее… Все - слышите! Чтобы расследование провели как можно более тщательно. Чтобы учли каждую, самую незначительную деталь.