Слезы черной вдовы

Тогда-то Светлане захотелось… нет, не спрятаться от этих людей в укромном углу. Напротив - захотелось вытворить что-то такое, из ряда вон выходящее, чтобы доказать им зачем-то, что легче будет гору сдвинуть с места, чем ее, Светлану, смутить!

И, в очередной раз взглянув на мальчика, Светлана вдруг обнаружила, что и он смотрит в ответ. А потом он улыбнулся. Широко, искренне, как умеют улыбаться только невинные дети. У нее защипало в горле от этой улыбки - Светлана поспешно отвернулась. Но тотчас, отринув доводы рассудка и всякий здравый смысл, она решительно направилась через всю гостиную к ребенку. Матери его поблизости не было, и Светлана, набравшись смелости, присела перед мальчиком на корточки:

- Как тебя зовут? - спросила она, жадно вглядываясь в такие знакомые синие глаза.

- Пашка, - охотно ответил тот и снова улыбнулся.

Переднего молочного зуба у мальчика не хватало, и щербатая улыбка становилась до того трогательной, что сердце Светланы едва могло выдержать это. Она разрывалась меж желанием бежать отсюда немедленно, без оглядки - и смотреть на этого мальчика, покуда хватит сил. Господи, до чего же он был похож…

- Пашка, - проглотив ком в горле, повторила она. - А меня Светлана.

- Чудное у вас имя.

- Да, чудное… Хочешь карамельку?

Но улыбка мальчика неожиданно померкла - он поглядел куда-то в сторону, и тотчас на его плечо властно легла женская рука, унизанная крупными перстнями. Светлана, обмерев, поднялась во весь рост.

Да, это была та женщина, его мать. Светлана некстати подумала, что замену ей Павел нашел весьма достойную: его любовница была очень красива. Сейчас, правда, ее лицо портили выплаканные глаза - узкие, бесцветные от слез. Она так ничего и не сказала Светлане, не сыпала проклятиями и не устраивала сцен. Однако этот ее взгляд был красноречивее многих обвинений.

Светлана очень четко осознала в тот момент, сколь сильно ее ненавидят. Ненавидят так, что, наверное, искренне желают смерти. И вполне обоснованно - она не могла оправдаться перед этой женщиной даже мысленно. Осознавая только, что другого шанса у нее не будет - а сказать непременно надобно - Светлана произнесла без голоса:

- Простите меня.

И сразу поняла, что напрасно сказала это - прощения своего Светлана не получила бы в любом случае, такое не прощают. Но просьба эта стала словно спусковым крючком для женщины: бесцветные глаза расширились, лицо исказилось, и вот-вот с ее губ должны были сорваться те проклятия, которых так боялась Светлана…

От скандала ее спас Викторов, возникший ниоткуда, и, прежде чем женщина успела открыть рот, он быстро взял ее под локоть:

- Елена Петровна, голубушка, пустое это… умоляю вас, пойдемте.

Та поддалась, обессилив разом, и, держа за руку Пашку, позволила увести себя в столовую.

Гости теперь и не трудились отводить любопытствующих взглядов, когда Светлана, вконец измученная, эти взгляды на себе ловила. Она напрасно сюда явилась, совершенно напрасно… Уже половина шестого: с минуты на минуту здесь будет Кошкин - и тогда она сразу уедет. Ах, скорее бы! Как же невыносимо медленно тянется иногда время. Бог с ним, с Викторовым, она найдет другого поверенного, чтобы сделать распоряжения.

Однако господин Викторов именно теперь и подошел к ней с явным желанием поговорить долго и обстоятельно.

- Что ж, Светлана Дмитриевна, вы все же приехали… - вздохнул он, лишний раз давая понять, насколько ее визит нежелателен. Контора Викторова находилась в Новгороде, но Светлана знала, что сам он в Ермолино был частым гостем - Павел считал его другом. - Вы уж подождите меня, голубушка, в кабинете покойного Павла Владимировича - я задержусь на минуту и тотчас к вам загляну.

Светлану покоробила фамильярность, с которой он говорил с нею, но, не показав этого, она кивнула и покорно направилась к двери, на которую указал Викторов.

Кабинет Павла был Светлане, по крайней мере, знаком.

Здесь, в Ермолино, он обустроил его так же, как и в их петербургском доме когда-то - на мгновение Светлане показалось, что она попала в прошлое. Над столом был повешен портрет любимой матушки Павла в светлом воздушном платье по моде шестидесятых годов; напротив стола располагалась оттоманка в восточном стиле, над нею - два скрещенных турецких ятагана. Оружие Павел не жаловал, но это был подарок графа Шувалова, который полагал, что всякий мужчина обязан любить подобные вещи.

Всю боковую стену здесь занимали стеллажи с книгами - нарядные издания античных и немецких философов бросались в глаза каждому. И лишь на нижней полке, скрытой от лишних глаз, притаилось собрание сочинений Пушкина - томики вовсе не такие красивые и аккуратные, как труды Канта и Шопенгауэра, а потрепанные и зачитанные до дыр. Граф Шувалов, человек, мнением которого Павел чрезвычайно дорожил, не жаловал «писульки щелкоперов» - в особенности таких вольнодумных, как Пушкин, и Павел ни за что бы не признался вслух, что любит его поэзию…

«Интересно, - отстраненно подумала вдруг Светлана, - а её он тоже будил, вихрем врываясь в комнату, одергивая шторы и бодро оповещая:

- Мороз и солнце; день чудесный!