Слезы небес

Одного парня из тех, с которыми мы жгли дерьмо, звали Текс Люис. Огромный такой детина. Через месяц после нашего прибытия однажды ночью мы угодили в переделку. Его ранило. Серьезно. Я положил его голову себе на колени. Он попросил меня помолиться за него Господу. Что я и сделал. Я молился, наблюдая за тем, как свет постепенно гаснет в его глазах. Где-то в этот момент меня прорвало. И я выпустил наружу всю злость, какая только накопилась во мне. Я сказал себе, что если когда-нибудь вернусь домой, если когда-нибудь выберусь живым из этой забытой богом дыры, то я должен забыть все, что любил, и научиться быть хуже, чем те молокососы по ту сторону проволоки. Так и получилось.

Когда я вновь пошел добровольцем, а меня отправили в тыл, я не стал ничего ни у кого отнимать. Я построил себе хижину на берегу Южно-Китайского моря и повесил между двумя пальмами гамак. Я лежал там по ночам и слушал, как вдали грохочут взрывы. Для тех, кто в тылу, постоянно устраивали концерты. Однажды привезли эту певичку. Красивую. Томную.

Пела, как канарейка. По какой-то причине она выбрала меня. Это были довольно странные отношения. По вечерам она запрыгивала в вертолет, и ее везли на другую базу, где она выступала перед солдатами. Я же запрыгивал в другой вертолет, и нас сбрасывали в стране, где, по идее, нас и близко не было, и мы, подав местным смерть на ужин, улетали прочь. После чего мы с ней встречались в моей хижине. Я купался в океане, чтобы смыть кровь, после чего мы с ней рука за руку бродили по пляжу, как пара совершенно обычных людей. Самая безумная вещь заключается в том, что все это казалось нам совершенно нормальным, хотя нормального в этом ничего не было.

– Ты любил ее?

– Не знаю, был ли я способен на любовь. Но мне было хорошо рядом с ней, она отвлекала меня от мыслей о тебе. Но это на поверхности. В глубине же таилось много всего. Мне кажется, она это увидела и это ее испугало. Когда пошел третий год моей службы, меня стали мучить кошмары. Однажды утром, проснувшись, я обнаружил ее без сознания на полу, всю в синяках. Я же не помнил, как я это сделал. Позже, на той же неделе, она улетела выступать в Европу. Затем в течение десяти лет, всякий раз, когда она выпускала новую песню или новый диск, я их слушал.

– Сколько солдат было в твоем подразделении?

– Шестьдесят два.

– И сколько человек вернулись домой?

– Включая меня?

Элли кивнула.

– Четверо.

Сглотнув, она долго молча смотрела в лобовое стекло.

– Вы поддерживаете связь?

– Один покончил жизнь самоубийством. Второй умер от рака. С последним я утратил связь, когда он угодил в тюрьму. Не знаю даже, жив он сейчас или нет.

Она глубоко вздохнула и прикрыла ладонью рот.

– Начальство отправляло меня в Штаты, развозить по домам погибших солдат, – продолжил я. – Иногда я вез один гроб. А иногда и двенадцать. Я улетал, проводил в воздухе тридцать шесть часов, доставлял родным моих друзей или то, что от них осталось, после чего вновь проводил тридцать шесть часов в воздухе, возвращаясь один. Запрыгивал в вертолет, и меня вновь забрасывали в джунгли. Где-то в середине этого процесса та часть моего сердца, где жили любовь и желание, отмерла. И оно перестало чувствовать.

Глава 22

Мы долго ехали молча. Элли смотрела то на меня, то на дорогу, то снова на меня. Она только это и делала. Я не знал, что ждет нас, когда мы приедем туда, куда мы ехали. Наверняка я понимал только одно: что мы куда-то ехали. Через Кордел мы выехали на 75-ю автостраду и по ней в Атланту. Здесь мы сделали остановку, чтобы перекусить в ресторанчике «Дас Барбекю». Это было лучшее барбекю в моей жизни. Вдвоем мы разделались с куском грудинки, горой ребрышек и пятью гарнирами.

Выехав на 36-ю автостраду, я продолжил свой рассказ.

– Когда война закончилась, меня продержали еще примерно год в разведке, перебрасывая из одной страны в другую. Но я был сыт по горло. Тогда меня вернули домой и вновь отправили на реабилитацию. Затем снова дознания, опять разведка, и, наконец, в возрасте двадцати трех лет меня комиссовали. Я прилетел домой. Так начались мои годы жизни в качестве Подглядывающего. Я вернулся на остров лишь только для того, чтобы на него взглянуть. Развеяться. Надышаться океаном. К тому времени вы с Бобби жили за белым штакетником. Дома он бывал редко – пил или стрелял. Ты – когда не была занята в ресторане – сидела на кухне и смотрела по телевизору шоу Кэрол Бернетт. Я, бывало, в темноте стоял под окнами твоей кухни, и поскольку самому мне смеяться было не над чем, то я слушал твой смех. Но потом Бобби возвращался, и та рана в моем сердце, которую исцелял твой смех, вновь открывалась, и все мерзкое вновь выплескивалось наружу. И я заставлял себя уйти, чтобы не наброситься на него.

– Ты и вправду это делал?

– Да. Много раз.

До нее, похоже, дошел смысл моих слов: лицо ее исказила гримаса ужаса.