Вот так и останусь – по беломуПечатным, безличным почерком.Я, кажется, что-то делаю,Да только все мимо. Отче мой,Седая химера словесностиСклонила до срока к праздному,К пустому, досуже-местномуСтишку за промокшей пазухой.И все, что потом запомнится —Не песня, а в горле влага.Свободней остаться в бездомностиИ жизнь собирать на бумагу.Мудрее расшить тем бисеромСовсем облинявшие стены.Светлее допеть до истиныИ молча покинуть сцену.И в путь. До ума, до бледности,Да поступью прямо к осыпи,До светлого праздника бедности,В кружении новой осени.В конце ты поймешь по крестикам,На сотню, смотри, гектаров:Когда умирают ровесники —Наверное, это старость.«Пой, милый, пой. С тобою Бог…»
Пой, милый, пой. С тобою Бог.Беги босым по нотным струпьям,И не жалей ни слов, ни ног,Ни свою душу прописную.Я сам по ним ходил не разИ счастлив был дышать на строки.Да разбазарил все за час,Сгорел дотла, сгорел до срока.Теперь я тих. Теперь со мнойВсе бесы. Я им брат по крови.Стихи разбавлены водойПустопорожних послесловий.И пустота во всех руках,Снимающих с меня рубашку,И ночь, как выстрел, коротка,И, как плита могилы, тяжка.Теряюсь в липкой жиже глаз,Таких спокойных, равнодушных.Здесь каждый – купит и продаст.На завтрак – чай. Поэт – на ужин.И Бог не сильно бережет,И время безразлично душит.Здесь так темно, здесь так черноИ я здесь никому не нужен.«Приложил ей голову к груди…»
Приложил ей голову к груди.– Что ты слышишь?– Кажется, там море.Море там. Бесчинствует, гудит.И деревня там. Скрипят заборы.А еще трава. Она поетНебу, зацелованному ветром.Там дорога стелет поворотК церкви предрассветной, староверной.Птицы. Слышу птиц и их ни счесть,Бьют крылом по заспанному полю.И летит в народ благая вестьДетским смехом, а не зрелой болью.Голос твоей матери звучит,Хмыканью…Отца ли? Деда?Вторит.И стихов моих струится ритм,Только он один, я слышу, горек.Рассмеялась – так журчит родник,Фыркнула, но почему-то грустно,Приложила голову к груди.– Что ты слышишь?– Ничего. Там пусто.«Я не люблю писать стихи…»