Смерть дублера

Следуя за хозяйкой, Фокс постарался скрыть целую серию пережитых им потрясений. Сначала его удивила большая, на широкую ногу обставленная комната для приемов. Он немного разбирался в старинных китайских вазах, столкнувшись с этой темой в процессе расследования одного из прошлых дел, и там на столе увидел два крайне редких, драгоценных экземпляра, причем на стене за ними висела дешевая цветная репродукция «Разбитого кувшина» Грёза! Он не мог знать, конечно, что это было любимое полотно Джеймса Гарфилда Данэма, отличавшегося сентиментальностью первого мужа миссис Помфрет, как не подозревал и о том, что миссис Помфрет вполне способна отбросить всякие предписания традиций, правил поведения и общепринятых вкусов, когда дело касалось ее личных чувств. Правда, о последнем несложно было догадаться, бросив единственный взгляд на эту женщину.

Вторым потрясением как раз и стала ее внешность. В ней не было ни холодной бесстрастности, ни дерзкого высокомерия, которые Фокс ожидал увидеть, зная о ее репутации женской версии Мецената. У миссис Помфрет была крупная фигура, глаза выдавали ум и отменное чувство юмора, полные губы выражали довольство жизнью, а на удивление молодая кожа – судя по возрасту ее сына Перри, ей должно быть где-то между сорока и пятьюдесятью – наверняка восхитила бы и самого Рубенса. Фокса точно восхитила.

Огромная гостиная, в которую она привела Фокса и в которой совершенно терялись два концертных рояля, подавляла, но не раздражала. Миссис Помфрет остановилась на краю бесценного зенджанского ковра и позвала голосом, удачно совместившим нежную привязанность с командирской нотой, требовавшей немедленного повиновения:

– Генри!

Из кресла поднялся и направился к ним мужчина.

– Мой муж, – представила миссис Помфрет таким тоном, словно говорила «мой эрдельтерьер» или «моя любимая симфония», но при этом не нанесла оскорбления его мужской гордости, и Фокс был сражен; тем временем она продолжила: – А это Текумсе Фокс. Знаю только одно. Будь я вашей женой, разгуливать по городу с такой щетиной на лице…

Ошарашенный Фокс пожал руку Генри Помфрета и начал смущенно оправдываться:

– Я бежал со всех ног, чтобы успеть на самолет, так что у меня не нашлось времени побриться, не говоря уже о том, что я не женат и не люблю бриться… – Озираясь по сторонам, Фокс увидел только девушку и молодого человека, сидевших на диване. – Если я правильно понял… Диего упомянул по телефону, что вы пригласили к себе всех, кто…

– Правильно. Так я и поступила, но Адольф Кох сообщил, что до четырех не сможет прийти, а вы были в самолете, и Диего уже не смог предупредить… Мой секретарь не дозвонился только до Доры и мистера Гилла, чтобы дать им знать… Вы с ними знакомы? Полагаю, что нет.

Она направилась к дивану, и двое поднялись ей навстречу. Пока миссис Помфрет представляла их, Фокс заметил, как рука Доры дернулась и замерла в нерешительности. Он протянул свою ладонь и обнаружил, что пожатие, несмотря на застенчивость, было твердым. Щеки девушки были не такими округлыми, как запомнил Фокс, но, приняв во внимание, что Дора совсем недавно пережила серьезное потрясение, он был готов согласиться с замечанием Диего о ее возвышенной красоте. Фокс пожал руку Теду Гиллу, отсутствующий и чуть раздосадованный вид которого демонстрировал, что его отвлекли от приятного и важного занятия.

– Он напоминает мне, – призналась миссис Помфрет, – одного норвежского тенора, с которым я познакомилась в Женеве в двадцать шестом. Представьте, его кадык ходил ходуном во время пения.

– Это не про меня, – рассмеялся Генри Помфрет. – Видимо, я скорее напоминаю ей крокодила, с которым она свела знакомство в Египте в двадцать восьмом. Этот камень был в твой огород, Гилл.

– Косоглазого малютку-крокодила, – с ласковым ехидством уточнила его жена. – А тот норвежский тенор, его звали… Да, Уэллс, в чем дело?

К ним подошел мужчина средних лет с нахмуренными бровями и усталым взглядом.

– Телефон, миссис Помфрет. Звонит мистер Барбинини.

– О боже! Снова в драку! – воскликнула миссис Помфрет и поспешила прочь.

– Не желаете ли выпить? – предложил муж. – Дора?

– Нет, благодарю.

Гилл тоже отказался, но Фокс признал, что глоток чего-нибудь ему бы не помешал. Выяснилось, однако, что в комнату для приемов в это время дня напитки не подаются. Во всяком случае Фокса провели через гостиную поменьше, по коридору, за угол, в уютную маленькую комнату с кожаными креслами, радиоприемником, книгами…

Помфрет подошел к барному шкафу с холодильником и достал из него все необходимое. Фокс, оглядевшись, приметил сан-де-бёф[22] лян-яо в угловой стеклянной витрине, а на столике у стены – большую низкую вазу с персиковыми цветками. К этой последней он и подошел, чтобы внимательно ее осмотреть. Из-за спины до него донесся голос Помфрета, пожелавшего узнать, нравятся ли ему вазы.

– Эта конкретная – очень, – сказал Фокс.

– Неудивительно, – раздулся от гордости Помфрет. – Это же Сюаньдэ![23]

– Очевидно, вам они нравятся?

– Я их обожаю!