Смертельный рейс

– У вас призывной возраст. Почему не на фронте?

– Язва у меня, гражданин начальник, – поникшим голосом пожаловался связник. – Не взяли.

– Ну-ка, задерите ему рубаху! – приказал Коган и встал с кресла.

Двое оперативников взяли задержанного за руки, распахнули на нем фуфайку, пиджак и задрали до груди рубаху и майку, обнажив упитанный розовый живот. Мужчина испуганно дернулся, пытаясь вырваться, но безуспешно. Коган, глядя задержанному в глаза, надавил ему пальцами на живот.

– Здесь больно? Ну? – он надавил на другое место. – А здесь? Больно? Язва, говорите? Вы здоровы как бык! Вам повезло, что мы не стали стрелять, когда вы попытались скрыться. Но это можно исправить!

– Я думал, это бандиты, квартирное ограбление, – попытался оправдаться связник, но тут холодное дуло пистолета ткнулось в его обнаженный живот.

Мужчина замер, втянув живот и выпучив от страха глаза. В комнате воцарилась гробовая тишина. И в этой тишине зловеще щелкнул отведенный курок пистолета. Коган сверлил глазами задержанного, выдерживая паузу. Пять секунд, десять. По глазам связника было понятно, что он чувствует, как постепенно напрягается палец Когана. Потом снова щелчок спускаемого курка, задержанный вскрикнул и дернулся, ожидая выстрела.

Коган резко приблизился к задержанному и зло прошипел:

– Ты выдал себя, гад! Ты пришел к врагу, к агенту вражеской разведки. И попытался при задержании сбежать. Думаешь, ты нам очень нужен? Ты своим приходом помог изобличить врага! Я сейчас разряжу тебе в живот свой пистолет и буду смотреть, как корчится в муках фашистский прихлебатель! Сдохни!

Произнеся последнее слово, Коган отступил на шаг назад, демонстративно вставил в пистолет обойму и, глядя в глаза задержанному, передернул затвор, загоняя патрон в патронник. Лицо следователя исказила почти настоящая гримаса ненависти. Он не играл, он действительно был готов выстрелить.

Каким-то неимоверным усилием воли Борису удалось сдержать порыв гнева. Но это было уже и не нужно. Главное, что связник поверил, испугался, не захотел вот так просто умирать. Он забился в руках оперативников, его подбородок затрясся, он почти взвизгнул срывающимся голосом и попытался упасть на колени.

– Не стреляйте, не надо! Я скажу, я знаю. – Мужчина заторопился, облизывая пересохшие губы. – Я передаю сведения группам, которые в лесу! Я вам расскажу, где и как они их забирают. Вы сможете всех поймать. Не убивайте меня! Я отсижу, сколько надо, искуплю!

– Записывай. – Коган брезгливо толкнул связника к одному из оперативников. – Начнет юлить – выведи во двор и пристрели. В рапорте укажешь, что убит при попытке к бегству.

– И что, каждый раз срабатывает? – тихо спросил Шелестов, когда связника отвели в угол комнаты, усадили за маленький столик и стали записывать его показания.

– Это? – Коган поморщился и сунул пистолет в карман. – Хватит ерничать, Максим. Самому противно! И из-за методов таких противно, и на себя со стороны смотреть противно. И ощущения противные, будто в дерьме извалялся. Есть типажи, с которыми это работает лучше всякой логики. Точнее, это и есть их логика. А у нас с тобой на сегодняшний момент времени нет на долгие разговоры и убеждения. Пойми, что даже с мразью не хочется самому до мрази опускаться.

– Ладно, перестань. – Шелестов сжал Борису локоть. – Пошли, пора Букатова потрясти. Он ведь слышал, что здесь происходило, думаю, уже готов.

– Не факт, – вздохнул Коган. – У такого рода людей бывает два вида реакции. Они или сознаются, или впадают в ступор, наступает полная апатия – дескать, будь что будет, мне теперь все равно. Вот через это «теперь все равно» очень сложно заставить человека переступить. Хорошо, если у тебя есть сведения о его жене, детях, внуках, стариках-родителях. Тогда его еще можно убедить. А если перед тобой одинокий как перст человек да еще с «обагренными по локоть руками», тогда можно голову разбить, но в душу к нему не пробиться. Они даже смерти не боятся, когда впадают в такой ступор. Для них тогда смерть – как освобождение.

Букатов сидел на стуле посреди комнаты, зажав голову руками. Стоявший рядом с ним оперативник не сводил с арестованного внимательных глаз. Хотя Букатова и обыскали очень старательно, шанс попытки самоубийства не исключался.

Когда Коган и Шелестов вошли, задержанный вздрогнул, но головы не поднял, только сильнее сжал ее ладонями.

– Букатов Аркадий Арсеньевич! – строгим голосом заговорил Коган. – Ставлю вас в известность, что доказательств и улик вашей антисоветской деятельности в интересах вражеской разведки достаточно для возбуждения уголовного дела и вынесения вам самого сурового приговора.

Шелестов понял, что с Букатовым Коган вел себя умышленно иначе. Этот человек хоть и был предателем, говорить с ним следовало с уважением. Доказывать его вину, но не унижать. Ступор? Нет, в ступор Букатов не впал. Он слишком флегматичен для такой реакции. Паника была, страх был, но мозг этого человека искал выход, зацепки, способы избежать смертного приговора, жаждал спасения даже в такой безвыходной ситуации.