Смысл жизни человека: от истории к вечности

Раскольников «не вынес», так как сознавал в себе абсолютную весть, признавал существование «принципа» и бросил ему открытый вызов в виде абсолютно неадекватного ответа на весть. Так обозначился в его душе метафизический раскол; он, этот раскол, а не отделенность от людей, стал причиной того, что люди отвернулись от него, «не любили» (Целостность натуры, на каком бы уровне она ни установилась, снимает трагедийность, принимается людьми как данное, как натура, судить о которой может только Бог. Внутренняя расколотость как основание бытийной «неожиданности», непредсказуемости – вот что отрицается в человеке, упорствующем в желании быть «всем сразу». Поиск единого корня расщепленности человека как его метафизической сущности или постулирование целостной уникальности человека в экзистенциалистском понимании – два основных пути осмысления сути человека. Принципиально неосмысляемое существо воспринимается как враждебное, чуждое. Противоречивость натуры «допускается» только в бытовом плане: «надо подождать, или применить общественные формы воздействия…»). В самом конце романа мы видим, что если «не любовь» к Раскольникову была вызвана внутренней расколотостью между его бытовым и бытийным мироотношением, то любовь самого убийцы (здесь все переворачивается), становится основой преодоления этого метафизического разрыва, пока только основой, так как спасенный «не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим, будущим подвигом…».763

Итак, сниженно бытовой, минимально достаточный уровень соответствия совести и ответственности порождает добропорядочность, высший уровень их бытового соответствия обозначает натуру добродетельную. Завершение бытийного совестного акта подлинно ответственным поступком рождает подвиг праведности. Нигде здесь нет почвы для трагедии. Она возникает на стыке быта и бытия человека, как негативно этическое и содержательно эстетическое. Этим эстетическим содержанием он «любуется», ибо грандиозность задачи, поставленной перед ним не как индивидом, а как человеком вообще, льстит его представлению о собственной мощи. Он отождествляет себя с «гигантами», так возникает мечта Ницше, Раскольникова и других о «сверхчеловеке», о «культуре решимости». Ответственность начинает заслонять совесть, эстетика – этику; жизненная мощь человека, создающего себе исполинские трудности и героически (трагически) преодолевающего их, становится самоценной. В тень уходит бытийная цель, задаваемая совестью и конституирующая ответственность. Напротив, принципиальное единство, метафизический паритет совести и ответственности обеспечивается не любованием чужими подвигами и не решимостью совершить поступок, убивающий сущность самого человека… Высшей целью жизни является цель, ответственно назначенная самим человеком, слышащим абсолютную весть о своем предназначении. Степень совпадения предназначенности (метафизический план) и назначенности цели (экзистенциалистский план) обозначает глубину осмысления жизни посредством совести и ответственного жизнетворчества. Критерием бытийной истины (правды), поэтому, может быть названа не абстрактная практика, а ее последнее совестное основание, или «чистая совесть».

Многие мыслители усматривали в понятии спокойной, «чистой совести» противоречие определения, или «изобретение дьявола» (Швейцер А.). Подлинно моральная личность, в этом смысле, принимает на себя ответственность за неустроенность мира, за страдания человечества, то есть ее совесть никогда не может быть спокойной: если совесть «чиста», значит ее нет, и ответ на нее невозможен. На чем базируется данная трактовка?

По Швейцеру, «этика – область деятельности человека, направленная на внутреннее совершенствование его личности».764

Отсюда мыслится, что человек и его личность не совпадают (как эссенция и экзистенция человеческого бытия). Задачей становится совмещение сущности и существования, и путь к их единству называется совершенствованием. Механизм обозначен точно и приводит к мысли, что совесть никогда не может быть «чистой», так как полного отождествления сущности и существования как будто достичь невозможно. Человек чувствует этот метафизический разлад как онтологическое основание «больной совести» или ее частных угрызений, самоуспокоенность же рефлексируется как тревожный признак согласия с таким положением. Если внутренний разлад вовсе не рефлексируется, возникает чувство не «чистой», а «спящей» совести.

А.Швейцер имел в виду, как нам кажется, именно эту спящую совесть, ее бытовой план псевдосуществования на уровне вполне добропорядочного поведения, когда человек «ни в чем себя не может упрекнуть».

На уровне добродетельного морального существования совесть «просыпается», болит и угрызается. Здесь феномен «чистой совести» действительно невозможен по определению, и может возникать только по дьявольскому наущению не замечать внутреннего душевного раскола, разделенности совести и ответственности.