Смысл жизни человека: от истории к вечности

Соотнесенность любви с Богом означает, что первым ее условием является наличие высшего и абсолютно ценного, чувство и разумение которого человек получает в совести. Любовь к ближнему, неразрывно связанная с первым аспектом заповеди (любви к Богу), немыслима вне нравственной практики, индивидуальных и осмысленных усилий в реализации заповеданного «вестью», то есть предполагает ответ. Любовь как содержание диалога совести и ответственности, наполняет их индивидуальным смыслом, именно индивидуальным, так как весть предназначена «этому» человеку, и нет у него никаких оснований ожидать исполнения заповеди любви от других людей (она не вменяется никому в обязанность, как например, справедливость). Каждому человеку, при этом, известно, насколько трудно стать подлинно любящим, то есть руководствоваться чистой совестью (в рассмотренном метафизическом смысле) и бытийно адекватно отвечать на ее призыв. Вправе ли он не только требовать, но и ожидать любви от другого человека, даже ближнего, не говоря уже о «враге»? Требование «ответной любви» не имеет ничего общего с нравственностью и ничем морально не оправдывается.

Тот факт, что любовь соединяет людей биологическими, социальными и духовными узами (факт совершенно загадочный и необъяснимый вне трансцендентальных аспектов рассмотрения феномена любви), означает наличие фундаментального, изначального единства людей на уровне их метафизической сущности. Заповедь любви, отмечает Р.Г.Апресян, «исходит из того, что человек уже любит самого себя, то есть относится к себе определенным образом – так надо других возлюбить хотя бы так же… любовь к себе не вменяется вовсе; предполагается, что она естественно присуща каждому человеку».771

«Чистая совесть», или абсолютная весть – не приходящая, по мере человеческого развития, «информация» извне, а коренной онтологический фундамент нравственного мироотношения человека, его любви, в содержательном смысле. Отсюда ее естественность, изначальность, предшествующая даже бескорыстной любви матери к дитя, проявляющаяся в ней как своей, очень определенной и яркой, модификации. Изначальность любви как таковой, в метафизическом смысле, в отличие от ее бытового понимания, не дает права усматривать имморализм в соотнесении любви с самим собой, в себялюбии. Дистинкция бытового и бытийного здесь также обнаруживается и требует учета. С другой стороны, абсолютизация несовпадения этих уровней, отказ от рассмотрения должного в створе возможного полностью иррационализирует любовь и делает ее недоступной для обычного человека, не «святого». Так, вместо любви утверждается внешне более практичное «живи и помогай жить другим» (Б.Герт). Сложная рационально-иррациональная природа любви «усекается» до рефлексируемой понятности утилитаристского толка. Метафизический же план любви, подобно «чистой совести», предполагает наличие трансцендентных корней, которые и обозначены в первой части формулировки заповеди любви. Любовь к ближнему как благодеяние и содействие должна всегда предваряться и проверяться любовью к Богу, соотноситься с позитивной метафизикой любви, так как любовное содействие в дурном деле – не благодеяние, а попустительство.

Различение доброго и злого, как будто, не вытекает из заповеди любви непосредственно, однако имплицитно содержится в «критерии» количества и качества любви во второй части заповеди: «как самого себя». Возлюбивший Бога человек способен полюбить себя как познавшего Бога в себе; это бытийное знание и может быть критерием любви к другому, ближнему своему (различие между «ближним» и «дальним» снимается для возлюбившего Бога – внепространственной и вневременной сущности). Таким образом, условием подлинной любви к себе выступает Богопознание и «Богочувствование» в совести, а условием подлинной любви к другому человеку – любовь к себе как существу, способному услышать весть и адекватно на нее ответить. Социальный план морального существования детерминирован трансцендентным, ставшим имманентным в душе человека (трансцендентное – имманентное – социальное). Любовь, «перетекая» из первого в третье, в среднем – имманентном – звене являет свою подлинную моральную специфику, свободную от теистической и социально-психологической гетерогенности. Отсюда видно, что обе части формулировки заповеди любви имеют смысл только вместе взятые, в единстве содержащихся в ней, как одной, «субъектов отношения»: Бога, «я» и других. Связь крайних членов осуществляется через средний – «я» по условно-силлогистическому типу: любовь к Богу обусловливает любовь к себе (как его творению); любовь к себе обусловливает любовь к ближнему (как сотворению), следовательно, любовь к Богу обусловливает любовь к ближнему. Средний член (любовь к себе) в заключение не входит, но объединяет посылки. (Использование формальной логики здесь, разумеется, имеет «чисто условный», по названию самого типа умозаключения, характер, и служит не для доказательства, а для иллюстрации отношений субъектов формулы заповеди любви).