Смысл жизни человека: от истории к вечности

Выражением «добродетельного уровня» выступает ответственность перед своим поступком, то есть не перед кем-то (чем-то), а «за что-то». Уровень добродетели являет большую степень свободы человека, сознающего условность относительных норм поведения, их неполноту и гетерогенность. Здесь человек готов к тому, что он будет непонят и даже морально осужден, однако поступиться своими принципами не может, оценивая их как правильные и перспективно обоснованные. Уровень рефлексии здесь значительно превышает «самосознание добропорядочности», возрастая до сознания «вины» (негативный аспект) или сознания исполненного долга, в положительном смысле.

Наконец, в «чистом» виде ответственность предстает на уровне моральной праведности, или «ответственности перед собой», которая синтезирует предыдущие формы нравственного обязательства и переводит их в принципиально иной план. Ответственность «перед кемто» конкретизируется: перед морально абсолютным; ответственность «за что-то» становится целостной: за нравственную полноту жизни, примером которой может быть только собственная жизнь. Здесь оценочный диапазон самый широкий: от греховности (самооценка) до святости как состояния, выходящего за рамки морали.

Таким образом, структура ответственного мироотношения аналогична уровням бытия совести, и конкретное моральное существование человека являет их корреляцию, взаимное соответствие в когнитивном и ценностном аспектах: человек отвечает перед кем-то, за что-то или перед самим собой в непосредственной связи с осознанием абсолютной вести (полнотой совестного акта) и, следовательно, с глубиной проникновения в смысл жизни, как таковой. Метафизически необходимым здесь является восприятие совести, экзистенциально свободным – выбор собственного бытийного ответа на нее. Принципиально важно не то, что человек выбирает, допустим, между долгом или счастьем, а то, что «на должность» высшего блага он назначает нечто сам: если назначил не он сам, для него это не долг, не счастье и не благо. Нет и ответственности перед самим собой как ответа на совесть.

В рамках бытового мироотношения человек может сделать выбор, противоположный совести; на бытийном уровне, когда он «выбирает себя абсолютным образом», такое положение невозможно, так как совесть и призывает человека к такому выбору.

В рамках бытового отношения человек способен снять с себя ответственность, сделав все, что было в его силах; бытийный моральный план утверждает ответственность и за то, что человек посчитал выходящим за пределы его возможностей: сознание своей вины во всем и за всех проистекает из абсолютной ответственности человека перед самим собой.

Структурно-содержательная аналогичность совести и ответственности обусловлена тем, что они являют собой конкретную экспликацию органической связи этически возможного и действительного. Совесть, понимаемая как абсолютная весть о человеческом предназначении, еще не есть суд, как таковой, в целом; это действительная возможность бытийно соотнести всего себя с данным предназначением как неким эталоном. Суд завершается в рамках ответственности как действительности поступка, соответствующего или несоответствующего вести.

С этой точки зрения можно взглянуть на трагедию «преступления и наказания» Родиона Раскольникова, в котором, непосредственно, и произошел «раскол» между совестью и ответственностью.

Уже было сказано, что они аналогичны по своему содержанию и структуре, то есть ответственность «копирует» совесть в материи поступка. Если бы совестной акт и ответственное действие не пребывали на двух уровнях – бытовом и бытийном – , такое «копирование» происходило бы чуть ли не инстинктивно-механически. Однако бытийный уровень совести, глубокая рефлексия смысла жизни могут быть ложно восприняты как инициативное побуждение к поступку бытового плана, лишь внешне превосходящего этот план. Преступление может казаться выходом за пределы бытовой морали, оставаясь, в сущности, выходом за рамки правовой дозволенности. Психологическая степень решимости преодолеть правовые границы (количественный аспект) может быть спутана с качественной стороной поступка, становящегося бытийным. А к такому поступку и рвался Раскольников: «Одного существования всегда было мало ему, – сказано у Достоевского, – он всегда хотел большего».758

Слышит ли Раскольников голос абсолютной вести, которую он называет «принципом» и который он «в себе убил»? Да, но как рефлексирующий человек, он считает его «принципом», остающимся после взаимоуничтожения аргументов и контраргументов бытовой морали: «…с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная… старушонка, …с другой стороны, пропадающие даром свежие, молодые силы, возможность тысячи добрых дел и начинаний». Таковы аргументы «за убийство» При этом, «славная она… у ней всегда можно денег достать (то есть польза от нее уже есть сейчас), да и деньги назначены старухой в монастырь, пойдут, вероятно, и на благотворительные цели». Это контраргументы, которые осознает Раскольников.