Сначала исчезли пчёлы…

— Закончил, — послушно киваю. — Знаешь…

— Пап! — не давая мне договорить, призывно кричит через плечо.

— Чего ты орёшь?

— Папу зову. Ты же к нему, правильно?

— Нет. К тебе.

— Чего это? — деловито скрещивает она руки, подпирая свои небольшие упругие груди.

— Поговорить хотел, — пожимаю плечами, инстинктивно скрашивая взгляд ниже тоненькой шеи.

— И о чём же нам с тобой говорить?

— Ну, раньше находилось о чём…

— Ну, то раньше.

— А что изменилось?

— Ничего не изменилось! Папа! — снова зовёт отца, однако, уже не так громко, как в первый раз.

— Да, погоди ты! — начинает нарастать во мне раздражение. — Чего ты разоралась?! — позволяю себе чуть прикрикнуть на молодую стервозину.

Именно так я обозначил для себя, в данной ситуации, Кристину, которую, ещё пару минут назад, считал прекрасным созданием, если и не без недостатков, то лишь с такими, кои только добавляют свою, чуть приторную, но, несомненно, пикантную «изюминку».

— Я поговорить хочу, без воплей этих!

— А я, может, не хочу! — отчеканила она каждое слово.

— Да? — повышаю тон.

— Да! — повышает следом.

— Ну и хрен с тобой! — бросаю в сердцах.

— С тобой! — огрызается она. — И с шалавой той!

— Так вот в чём дело?

— В чём? — моментально «включает» дурочку.

— В шалаве. Тьфу! В Жанне, то есть!

— «Жанне, то есть»! — пытается кривляться Кристина. — Ты гляди — защищает!

— Никого я не защищаю! Я просто…

— Ой! — перебивает она, вскидывая вверх узенькую ладошку. — Ради Бога, избавь меня от этого! Идите — зажимайтесь, прячьтесь, трахайтесь — только меня в покое оставьте!

— Ты, что — ревнуешь?

— Я?! — театрально выпучила она свои карие глазки, на которых уже просматривался влажный блеск. — Боже упаси! Всё! Отвали от меня! Пап! К тебе пришли!

Её голос… В нём чувствуются особые вибрации. Их ни с чем не перепутаешь. Они такие знакомые, наверное, каждому мужчине, который хоть раз доводил женщину до слёз.

— Кристина! — цепко хватаю за руку девушку, уже наполовину отвернувшуюся от меня и собравшуюся скрыться в глубине отцовского дома.

— Пусти! — шепчет она, но я лишь резко дергаю её руку на себя и хрупкое тельце, повинуясь инерции следует за ней. — Пусти! — пищит она и утыкается лицом мне в грудь. Кожа начинает чувствовать влагу, пропитывающую тонкую ткань футболки.

— Кристина, — шепчу почти в ушко, — ты мне очень нравишься. Прости меня.

— Иди ты! — слышится хлюпанье.

— Пойду, пойду… — стараюсь говорить как можно мягче, при этом нежно поглаживая её мягкие волосы. — А лучше — пойдём вместе, а? Прогуляемся, хорошо? А то, Миша увидит, что ты плачешь — что подумает? Пойдём?

Вместо слов чувствую неуверенное, но утвердительное покачивание, бодающей мою грудь, головы.

— Чего ты верещишь? — доносится, откуда-то из дальней комнаты, скорее всего уборной, недовольный голос Табакерки.

— Миш, это я! — выкрикиваю как можно непринуждённее и, стараясь поглубже спрятать свои настоящие эмоции. — Мы с Кристиной прогуляемся? На берег сходим…

— Да, можете даже не возвращаться! — буркнул тот, наверное, как ему казалось, про себя, но я услышал и это меня, довольно-таки, развеселило. Кристина тоже как-то «мокро» хохотнула, там, внизу.

— Чего? — нарочно переспрашиваю, едва сдерживая смех.

— Валите, говорю! — уже в голос отвечает Табакерка и хлопает дверью, из-за которой продолжает глухо раздаваться недовольное бурчание.

Кристина, опять весело, но опять «мокро» хихикает и поднимает на меня заплаканные глаза.

— Ну, что? — стараюсь вытереть большими пальцами рук солёную влагу, но только размазываю её по скулам. — Пойдём? — девушка послушно кивает, и её пальчики пытаются обхватить мою ладонь.

Так вот такие они, оказывается, звёзды. Возможно, им и не плевать на нас? Может, они сходятся так, а не иначе, потому, что иные обстоятельства слишком тепличные, чтобы начать шевелиться? Хотя, наверное, нет. Скорее всего, они просто спускают нам своё небесное полотно, на котором мы уже сами пишем свои судьбы. И тут — как с художниками. Есть хорошие и плохие… А есть ли? Ведь, в искусстве нет объективных критериев! Наверное, в этом жанре царит вкусовщина. Картины судеб могут быть оценены широкой публикой, но быть нелюбимы своими авторами… Так бывает. Даже чаще чем хотелось бы… Но моя картина ещё не написана. Пока это только набросок. Не знаю, как досточтимой публике, но мне он начинает нравиться…

Глава 26. Многоточие

Просто лежать и смотреть в небо — по всем логическим канонам — несусветная глупость. Но, как я понял только сейчас, если кто-то смотрит в него так же как и ты, таким же нелогичным взглядом, то праздность преображается в новый смысл, который очень трудно описать словами. Да, наверное, и невозможно. Равно, как и невозможно описать словами такое редкое и, почти всегда ускользающее от нас, ощущение, как счастье… А сейчас, смотря в небо, мне кажется, что я наслаждаюсь его тёплым, ровным дыханием…

— О чём думаешь? — шелестит летней задорной листвой голосок Кристины, уютно уложившей свою головку на моём плече.

— Не знаю, — признаюсь почти честно, ведь я действительно не знаю, о чём именно думаю.