Снизу вверх

— Какъ выпустилъ? Выпустилъ даже очень просто, все одно, какъ пухъ изъ перины, самъ даже почесть не понимаю, какъ, куда, зачмъ… Какъ только, видишь-ли, получилъ я эдакую кучу денегъ и сталъ, братецъ ты мой, самъ не свой! Замсто того, чтобы радоваться тихимъ манеромъ, а я самъ не свой сдлался, робость на меня напала или какъ бы затменіе… Сижу я у себя на квартир, щупаю карманъ и не знаю, куда мн дваться съ ними. Денегъ сразу много пришло, а я не знаю, дуракъ, что съ ними длать, куда двать, съ чего начать… Хоть убей — не понимаю! Сижу я эдакъ дома и, напримръ, не понимаю. И потомъ вышелъ на дворъ — тоже ничего не понимаю. Пошелъ ходить по улицамъ, а самъ чую, что я какъ оглашенный какой. Прежде, бывало, получишь копйку и напередъ знаешь, куда ее опредлить. А тутъ въ карман лежитъ куча, а двать ее некуда. Понимаешь, некуда мн ее двать, ни къ чему мн она, ничего не знаю я, въ какой оборотъ ее пустить… Ходилъ-ходилъ я по улицамъ въ эдакомъ непониманіи и зашелъ въ лавку. Не то, чтобы требовалось вещь какую купить, а такъ, чтобы купить хоть для первоначалу что-нибудь. Увидлъ въ лавк шапки и купилъ… даже дв цлыхъ — одну бобровую, другую баранью, а зачмъ — не знаю. Почему двадцать цлковыхъ у меня вылетло — не понимаю… Вышелъ я опять на улицу, старую шапченку засунулъ въ карманъ, бобровую надлъ на голову, а баранью держу въ рукахъ и опять думаю, куды бы мн еще деньги опредлить? Увидалъ я тутъ трактиръ и обрадовался; дай, думаю, во всю свою жизнь въ первый разъ попью, покушаю, какъ прочіе хорошіе люди. Зашелъ. Трактиръ чистый, половые какъ господа, а я слъ за столъ и смотрю твердо, потому что съ деньгами съ какою хошь рожей поглянешься. Приказалъ я принести порцію котлетовъ, а пока чай. Попилъ чаю, сахаръ весь сълъ, и принесли мн порцію. Сълъ я ее мигомъ — мало, подавай еще! Подали еще — мало! Принесли третью порцію и тогда я насытился. Посл того веллъ принести пива цлую дюжину бутылокъ и пью. Сижу я за бутылками, словно за заборомъ какимъ, и посматриваю на всхъ хладнокровно… Но одинъ половой, вижу, все что-то хихикаетъ про себя; какъ взглянетъ на меня, такъ и захихикаетъ. А въ голов у меня ужь шумъ пошелъ. Осердился я гнвно на этого подлеца и кричу ему: «Ты что, противная образина, насмхаешься надо мной?» Онъ смется, а я давай его честить… Поднялъ такой шумъ, что и Боже упаси! Вс постители оборотились ко мн; А я все ругаюсь. Половой подходитъ ко мн и такъ вжливо говоритъ: «Вы, говоритъ, господинъ, пришли въ хорошее мсто, такъ не извольте вести себя какъ свинья, а не то я пошлю за полиціей»… Ну, тутъ я ужь совсмъ пошелъ въ рукопашную, схватилъ бутылку съ пивомъ и пустилъ ему въ голову… Шумъ, свистъ, полиція!… Стали меня приступомъ брать, а я стою, держу въ рукахъ по бутылк, да пивомъ-то ихъ по всмъ частямъ… Однако, положили меня, и тутъ ужь я не помню, что мн говорили, а, должно быть, ничего не говорили, а били только. Опамятовался я ужь только на другое утро въ кутузк. Первымъ дломъ — хвать въ карманъ, а денегъ ужь нтъ! Вотъ когда я въ себя пришелъ и вотъ тутъ только понялъ, какъ глупо все набезобразилъ… Мн хоть бы деньги-то жен отдать, а я вонъ куды!… Жалко мн стало денегъ. Голова болитъ, лежу весь больной, въ горл пересохло, пить такъ хочется, а тутъ меня скоро вытолкали на улицу, и сталъ я опять такая же бдная свинья, какъ словно у меня и денегъ никогда не было! Я заплакалъ…

— Вс деньги дочиста пропали? — спросилъ Михайло.

— Вс. Должно быть, половой-то этотъ и вытащилъ, какъ меня повалили… Да, конечно, самъ виноватъ!

— Видно, мысли-то у тебя никакой не было, — задумчиво замтилъ Михайло.

— Это ты врно. Окромя разв вотъ этихъ шапокъ… а то больше и мыслей у меня не было… да и шапокъ-то не отыскалось!

— И шапки пропали?

— Пропали. Кабы знать, такъ хоть бы шапки-то отнести домой… А то вотъ теперь вози воду… Эхъ, ты, вислоухій, что пригорюнился? — закричалъ вдругъ дловымъ тономъ водовозъ, обращаясь къ покорно стоявшей въ вод лошади, и принялся наливать бочку.

— Какъ же теперь… живешь? — полюбопытствовалъ Михайло.

— Плохо… Пузыревъ, идолъ-то мой, разжаловалъ вишь меня. Я у него кучеромъ былъ, чуть даже въ прикащики къ нему не попалъ, да онъ вотъ взялъ, да и свергнулъ меня въ водовозы…

— За что же?

— За все. Онъ что хочетъ, то и длаетъ со мной. Да, надо какъ ни то упросить его, чтобы получше мстечко далъ… скучно воду-то возить.

— Ты что же сидишь… разв не побранитъ хозяинъ? — спросилъ Михайло.

— Ничего, лшій съ нимъ! Нельзя ужь и отдохнуть? Наплевать! — говорилъ лниво водовозъ.

Онъ налилъ бочку и выхалъ изъ воды. Михайло вспомнилъ, что сейчасъ онъ останется одинъ, безъ пріюта, безъ цли, съ отшибленными руками, опустившійся. Но водовозъ какъ будто угадалъ его состояніе.

— А ты, парень, иди къ намъ на работу, — сказалъ онъ.

— Ты же говоришь, что у васъ плохо?

— Гд же лучше-то? По крайности кусокъ хлба.

— Да вдь ты самъ говоришь, что хозяинъ вашъ — идолъ?

— Конешно, идолъ… притсняетъ… Но онъ ничего. Ежели ему хорошенько услужить, онъ помнитъ…