Снизу вверх

Михайло съ какимъ то недоумніемъ замолчалъ, всталъ съ мста и отправился вслдъ за водовозомъ по направленію къ кирпичнымъ сараямъ. Ему было все равно, лишь бы не остаться наедин съ собой. Дорогой они ближе познакомились. Михайло, во-первыхъ, узналъ, что водовоза зовутъ Исаемъ; во-вторыхъ, этотъ Исай живетъ теперь подъ открытымъ небомъ, находясь день и ночь подл сараевъ, а по окончаніи кирпичнаго сезона переберется съ женой на дворъ хозяина, который помилуетъ его и дастъ ему боле радостное мстечко.

Скоро они пришли къ сараямъ. Произошла сцена, чрезвычайно удивившая Михайлу. Исай, вроятно, думалъ, что хозяинъ въ этотъ день не явится на мсто работъ, и безъ опасенія провелъ на берегу цлый часъ въ разговорахъ. Но случилось иначе. Едва онъ остановился съ бочкой, какъ наткнулся на хозяина. Послдній набросился на него съ ругательствами. «Гд ты былъ? Тебя тутъ ждутъ, подлеца, а ты и ухомъ не ведешь! Куды ты провалился, безсовстный?» Долго бушевалъ хозяинъ и привелъ въ такое замшательство Исая, что послдній, какъ взялъ въ руку черпакъ, такъ и застылъ съ нимъ. «Что же всталъ истуканомъ? Выливай, дуракъ, воду, да пошелъ опять скорй!» закричалъ хозяинъ. Это вывело Исая изъ столбняка. Онъ живо вычерпалъ воду въ яму, бормоча что-то подъ носъ себ, врод того, что, молъ, не птица же онъ съ крыльями, чтобы такъ скоро летать, слъ поспшно на бочку и что есть духу поскакалъ за новою водой, — только бочка загремла… куда и равнодушіе двалось.

У Михайлы этотъ день пропалъ даромъ. Безъ хозяина, который сейчасъ же ухалъ посл острастки, онъ не могъ подрядиться на работу, а пока ходилъ въ городъ, въ домъ Пузырева, пока ждалъ его, а потомъ торговался, наступилъ уже вечеръ.

Но ночь онъ провелъ уже на мст. Исай обязательно указалъ ему голую землю, гд онъ можетъ лечь, и пучекъ соломы, который онъ можетъ употребить въ качеств подушки. Михайло такъ и сдлалъ: подложилъ соломы подъ голову и легъ на землю, прикрывшись кулемъ. Онъ вскочилъ чуть свтъ, не попадая зубъ на зубъ отъ утренняго холода, проникшаго его до мозга костей. Въ слдующія ночи онъ, впрочемъ, лучше приспособился, хотя и продолжалъ спать на чистомъ воздух.

На другой день онъ вмст съ другими принялся за дланіе кирпичей. Способы были такіе первобытные, что онъ въ два дня постигъ все, относящееся къ кирпичамъ. Сперва мсятъ глину ногами, руками и лопатами — это онъ выучился, потомъ длятъ на меньшія кучи глину и еще разъ мсятъ; потомъ берутъ руками комокъ липкой глины, шлепаютъ его въ станокъ, притаптываютъ ногами и приглаживаютъ съ помощью лопатъ и воды — и кирпичъ готовъ.

Слдующіе уже дни Михайло велъ такую несложную жизнь, что потомъ никакъ не въ состояніи былъ припомнить ни одного событія, которое раздляло бы одинъ день отъ другого. Рано по утру онъ работалъ. Въ восемь или девять часовъ — завтракъ изъ хлба и квасу. Потомъ опять работа. Въ часъ дня — обдъ изъ хлба, изъ каши съ рыбой или съ солониной, или съ саломъ. Потомъ опять работа. Въ девять часовъ — ужинъ изъ хлба и изъ каши, на этотъ разъ безъ рыбы, безъ сала и безъ солонины.

Черезъ недлю, въ день разсчета, Михаилу обсчитали на двадцать копекъ. Въ эту первую недлю онъ протестовалъ, сверкая глазами. Но въ слдующую недлю онъ только удивился, что его обсчитали на двадцать пять копкъ. А на третью недлю онъ уже молчалъ, равнодушно смотря на ладонь, гд лежали деньги. Среда, куда онъ попалъ, неумолимо дйствовала. Между работниками были мщане изъ города, крестьяне изъ деревень и бабы обоихъ сословій. Но вся эта огромная куча людей молчала, равнодушная, холодная, потерявшая даже охоту выражать свои нужды. Обдъ былъ тухлый — ли. Въ субботу обсчитывали — острили. «У тебя сколько нынче уперли?» — лниво спрашиваетъ одинъ. — «Тридцать», равнодушно отвчаетъ другой. — «А у меня даже съ карманомъ… вотъ посмотри, кармана-то нту, оторвали, черти!» Смхъ.

Михайло длалъ такъ, какъ длали другіе. Онъ, не сознавая этого, незамтно опускался куда-то глубоко внизъ. Никакой своей мысли въ это время у него не появлялось: онъ думалъ настолько, насколько это нужно было, чтобы не принять кирпичи за дерево или чтобы не прикрыться, вмсто рогожи, кирпичами. Онъ мсилъ глину, лъ рыбу «съ духомъ», спалъ среди природы, какъ вс прочіе товарищи, въ конц недли шелъ за разсчетомъ, подставлялъ ладонь, получалъ, какъ прочіе, молчалъ и имлъ угрюмый видъ, какъ вс, и опустился на самое дно равнодушія, какъ вс окружающіе.

Онъ быстро осовлъ и обезмысллъ. Во время работы онъ старался поменьше длать кирпичей и ждалъ съ нетерпніемъ времени ды, но въ особенности ждалъ, когда наступитъ ночь и можно лечь спать, прикрывшись рогожей; но сна ему было мало; онъ мечталъ о воскресеньи, когда онъ въ заран лечь съ вечера субботы и проспать до вечера воскресенья; вс другіе его мечты за это страшное время носили тотъ же характеръ. Ему стало лнь думать, надяться, желать, и ослабленіе всего его существа было такое полное, что онъ не чувствовалъ, что существуетъ.