Качался старый дом, в хорал слагая скрипы,и нас, как отпевал, отскрипывал хорал.Он чуял, дом-скрипун, что медленно и скрытнов нем умирала ты, и я в нем умирал.«Постойте умирать!» — звучало в ржанье с луга,в протяжном вое псов и в сосенной волшбе,но умирали мы навеки друг для друга,и это все равно, что умирать вообще.А как хотелось жить! По соснам дятел чокал,и бегал еж ручной в усадебных грибах,и ночь плыла, как пес, косматый, мокрый, черный,кувшинкою речной держа звезду в зубах.Дышала мгла в окно малиною сырою,а за моей спиной — все видела спина! —с платоновскою «Фро», как с найденной сестрою,измученная мной, любимая спала.Я думал о тупом несовершенстве браков,О подлости всех нас — предателей, врунов.Ведь я тебя любил, как сорок тысяч братьев,И я тебя губил, как столько же врагов.Какая же цена ораторскому жару,когда, расшвырян вдрызг по сценам и клише,хотел я счастье дать всему земному шару,а дать его не смог одной живой душе!Да, стала ты другой. Твой злой прищур нещаден.Насмешки над людьми горьки и солоны.Но кто же, как не мы, любимых превращаетв таких, каких любить уже не в силах мы?!Да, умирали мы… Но что-то мне мешалоуверовать в твое, в мое небытие.Любовь еще была. Любовь еще дышалана зеркальце в руках у слабых уст ее.Качался старый дом, скрипел среди крапивыи выдержку свою нам предлагал взаймы.В нем умирали мы, но были еще живы.Еще любили мы, и, значит, были мы.Когда-нибудь потом — не дай мне бог, не дай мне! —когда я разлюблю, когда и впрямь умру,то будет плоть моя, посмеиваясь втайне:«Ты жив!» — мне по ночам нашептывать в жару.Но в суете страстей, печально поздний умник,внезапно я пойму, что голос плоти лжив,и так себе скажу: «Я разлюбил. Я умер.Когда-то я любил. Когда-то я был жив».1966