Помнишь, гераневая Елабуга,ту городскую,что вечность назаддолго курила,курила, как плакала,твой разъедающий самосад?Бога просила молитвенно,ранено,чтобы ей дали белье постирать.Вы мне позвольте, Марина Ивановна,там, где вы жили, чуть-чуть постоять.Бабка открыла калитку зыбучую:«Пытка под старость —незнамо за что.Ходют и ходют —ну прямо замучили.Дом бы продать,да не купит никто.Помню — была она строгая, крупная.Не подходила ей стирка белья.Не получалось у нее с самокрутками.Я их крутила.Веревку — не я».Сирые сени. Слепые.Те самые,где оказалась пенька хороша,где напоследледенящею Камоюгубы смочить привелось из ковша.Гвоздь, а не крюк.Он граненый, увесистый —для хомутов, для рыбацких снастей.Слишком здесь низко,чтоб взять и повеситься.Вот удавиться — оно попростей.Ну а старуха, что выжила впроголодь,мне говорит,словно важный я гость:«Как мне с гвоздем-то?Все смотрят и трогают.Может, возьмете себе этот гвоздь?»Бабушка, я вас прошу как о милости, —только не спрашивайте опять:«А отчего она самоубилась-то?Вы ведь ученый.Вам легче понять».Бабушка, страшно мне в сенцах и комнате.Мне бы поплакатьна вашем плече.Есть лишь убийства на свете,запомните.Самоубийств не бывает вообще.1968