Читаем Собрание сочинений. Том 1. Революция полностью

Я человек сговорчивый, и чужое решение втягивает меня, как вентилятор муху. Утром за мной заехал автомобиль. В семь часов мы были уже на аэродроме. При нас улетел Юнкерс на Кенигсберг, строго по расписанию. Мне хотелось спать, а не восхищаться. На Харьков летел огромный Дорньер, у него крылья над кабиной и прикреплены к телу аппарата с каждой стороны двумя тягами. У Юнкерса никаких тяг не видно, все внутри крыла. Зато Дорньер восьмиместный. У него восемь плетеных стульев в длинной каюте, и через эту каюту есть ход в кочегарку. Все довольно просторно. В конце каюты вход в багажное отделение.

Летело только трое. Нам дали какие-то немецкие розовые шарики из ваты с воском и все это в конвертике с надписью и рекламой. В Германии все в конвертиках с рекламой и с намеком патента. А шарики явно немецкие. Пришлось заткнуть уши. Аппарат отбежал мимо веселых тонкокостных и сильных военных истребителей в дальний конец поля и начал свой разбег серебряной вороны. Гром по жесткой земле, красная сухая аэродромная трава внизу. Поднялись у другого конца. И, как всегда, покинули землю не заметив.

Утренняя Москва висит под нами. Знакомый круг над аэродромом. Летим на Харьков. Внизу убранные поля. А с аэроплана видно не то, что крупно, а то, чего много. Видно общее. Сейчас с аэроплана видны полосы, оставленные косой при уборке. Земля покрыта полукруглыми параллельными линиями. Похоже на ряд досок, которых видать в торец. Местами на полях еще лежит что-то полосами. Вероятно, скошено и не убрано. На что похожи стада с аэроплана? Я думал сперва на нарванные кусочки бумаги. Нет, не верно. Очень похожи на горсти красных и черных черепков, насыпанных по полям. Летим. Внизу деревья. Скирды у домов и желтой соломой усыпанные гумна. Хлеба сверху видно много. Но в Харьков лететь только четыре часа, и я, вероятно, спал из них три. В утешение расскажу случай с Андерсеном. Это тот, который сказочник. Только что изобрели железную дорогу. Андерсен поехал. Вероятно его удивило тогда, что поезд на Кенигсберг пошел вовремя, и он все старался отметить время, когда тронется поезд. Потом он поехал через Германию. «Мы въезжаем, — сказал ему сосед, протягивая табакерку, — в великое герцогство Дармштадтское». Андерсен взял табак, понюхал и чихнул. «А сколько времени, — спросил он, — мы будем ехать по этому герцогству?» «Мы проехали, пока вы чихали», — ответил сосед.

Так как недавно был столетний юбилей железной дороги, то примите этот анекдот (вы найдете его в собрании сочинений Андерсена) вместо описания полета в Харьков.

«Спускаемся», — разбудил меня сосед. Внизу был уже Харьков, большой, весь в зелени, щедро пересыпанный ярким красным цветом новых строящихся зданий. Спускаемся. Уже катимся по аэродрому.

Большой ангар. В нем серые голуби — Дорньеры. Потолок высок, как в вокзале. В углу надпись — «Начальник станции». Буфета нет.

— Ушла ли автомобильная колонна?

— Два часа тому назад.

Ударил с досады чемоданом о землю. Но питаемый надеждой на русские ухабы, умеющие отрывать хвост в две-три машины от всякого автомобильного поезда, пошел к воротам старта.

Еще на сухом шоссе свежи зубчатые следы шин.

— Давно уехали?

— Десять минут тому назад прошла «Aде».

Значит, ушла отсталая машина четвертой колонны. Но вдруг гудение, и идет Паккард. Я знаю его в радиатор. Это восьмицилиндровая машина первой колонны. Подымаю руки, как беспризорный, и прошу подсадить. Взяли. Оказывается, задержались починкой рессор. В Харькове чинится еще машина. Едем. Дорога большая. Она идет вдоль ряда телеграфных столбов. Она рассучена и растрепана, как шерстяная нить. Здесь нет дороги, а есть одно только направление. Дорогу ищет себе каждый сам.

Вчера не было дождя. Дорога выносима. По сторонам убранные поля.

Едем по следу, оставленному автомобилями, по мягкой степной дороге. Временами казалось, что сбились, но труп большой черной с белыми пятнами собаки нас обрадовал. Значит, здесь проезжали наши. Под Чугуевым грязь. Это черный, жидкий чернозем. Сильный Паккард, на широких баллонных шинах, взял грязи с разгона. Маленькие машинки копошились в ней по уши, увязая до радиаторов и толкая грязь перед собой вперед рыльцем. Обогнали их. Обгоняем Адлера 30. Он и его шофера в грязи, как в коре. Едва имеют силы нас приветствовать. Едем. Чугуев. Весь город застроен одинаковыми трехоконными домиками с колоннами и фронтонами. Крыши черепичные. Здесь было военное поселение. Здесь русский двуглавый орел хотел превратиться в римского. Тянутся аракчеевские фигурные заборы из кирпича.

Перейти на страницу:

Все книги серии Шкловский, Виктор. Собрание сочинений

Собрание сочинений. Том 1. Революция
Собрание сочинений. Том 1. Революция

Настоящий том открывает Собрание сочинений яркого писателя, литературоведа, критика, киноведа и киносценариста В. Б. Шкловского (1893–1984). Парадоксальный стиль мысли, афористичность письма, неповторимая интонация сделали этого автора интереснейшим свидетелем эпохи, тонким исследователем художественного языка и одновременно — его новатором. Задача этого принципиально нового по композиции собрания — показать все богатство разнообразного литературного наследия Шкловского. В оборот вводятся малоизвестные, архивные и никогда не переиздававшиеся, рассеянные по многим труднодоступным изданиям тексты. На первый том приходится более 70 таких работ. Концептуальным стержнем этого тома является историческая фигура Революции, пронизывающая автобиографические и теоретические тексты Шкловского, его письма и рецензии, его борьбу за новую художественную форму и новые формы повседневности, его статьи о литературе и кино. Второй том (Фигура) будет посвящен мемуарно-автобиографическому измерению творчества Шкловского.Печатается по согласованию с литературным агентством ELKOST International.

Виктор Борисович Шкловский

Кино
Собрание сочинений. Том 2. Биография
Собрание сочинений. Том 2. Биография

Второй том собрания сочинений Виктора Шкловского посвящен многообразию и внутреннему единству биографических стратегий, благодаря которым стиль повествователя определял судьбу автора. В томе объединены ранняя автобиографическая трилогия («Сентиментальное путешествие», «Zoo», «Третья фабрика»), очерковые воспоминания об Отечественной войне, написанные и изданные еще до ее окончания, поздние мемуарные книги, возвращающие к началу жизни и литературной карьеры, а также книги и устные воспоминания о В. Маяковском, ставшем для В. Шкловского не только другом, но и особого рода экраном, на который он проецировал представления о времени и о себе. Шкловскому удается вместить в свои мемуары не только современников (О. Брика и В. Хлебникова, Р. Якобсона и С. Эйзенштейна, Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума), но и тех, чьи имена уже давно принадлежат истории (Пушкина и Достоевского, Марко Поло и Афанасия Никитина, Суворова и Фердоуси). Собранные вместе эти произведения позволяют совершенно иначе увидеть фигуру их автора, выявить связь там, где прежде видели разрыв. В комментариях прослеживаются дополнения и изменения, которыми обрастал роман «Zoo» на протяжении 50 лет прижизненных переизданий.

Виктор Борисович Шкловский

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное

Похожие книги

Итальянские маршруты Андрея Тарковского
Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Андрей Тарковский (1932–1986) — безусловный претендент на звание величайшего режиссёра в истории кино, а уж крупнейшим русским мастером его считают безоговорочно. Настоящая книга представляет собой попытку систематического исследования творческой работы Тарковского в ситуации, когда он оказался оторванным от национальных корней. Иными словами, в эмиграции.В качестве нового места жительства режиссёр избрал напоённую искусством Италию, и в этом, как теперь кажется, нет ничего случайного. Данная книга совмещает в себе черты биографии и киноведческой литературы, туристического путеводителя и исторического исследования, а также публицистики, снабжённой культурологическими справками и изобилующей отсылками к воспоминаниям. В той или иной степени, на страницах издания рассматриваются все работы Тарковского, однако основное внимание уделено двум его последним картинам — «Ностальгии» и «Жертвоприношению».Электронная версия книги не включает иллюстрации (по желанию правообладателей).

Лев Александрович Наумов

Кино
Новая женщина в кинематографе переходных исторических периодов
Новая женщина в кинематографе переходных исторических периодов

Большие социальные преобразования XX века в России и Европе неизменно вели к пересмотру устоявшихся гендерных конвенций. Именно в эти периоды в культуре появлялись так называемые новые женщины – персонажи, в которых отражались ценности прогрессивной части общества и надежды на еще большую женскую эмансипацию. Светлана Смагина в своей книге выдвигает концепцию, что общественные изменения репрезентируются в кино именно через таких персонажей, и подробно анализирует образы новых женщин в национальном кинематографе скандинавских стран, Германии, Франции и России. Автор демонстрирует, как со временем героини, ранее не вписывавшиеся в патриархальную систему координат и занимавшие маргинальное место в обществе, становятся рупорами революционных идей и новых феминистских ценностей. В центре внимания исследовательницы – три исторических периода, принципиально изменивших развитие не только России в XX веке, но и западных стран: начавшиеся в 1917 году революционные преобразования (включая своего рода подготовительный дореволюционный период), изменение общественной формации после 1991 года в России, а также период молодежных волнений 1960-х годов в Европе. Светлана Смагина – доктор искусствоведения, ведущий научный сотрудник Аналитического отдела Научно-исследовательского центра кинообразования и экранных искусств ВГИК.

Светлана Александровна Смагина

Кино